Что-то не так (СИ)

Затем направился к ближайшему черному шкафу, открыл узкую дверцу, достал лист бумаги и какую-то палочку. Вернулся к столу, положил бумагу и палочку, пригласил жестом. Палочка оказалось таким же странным стилусом, виденным на том столе в том доме. Бумага была толстой, пухловатой, и очень приятной на ощупь. Стилус также выпускать не хотелось; Нейгетт подождал пока Марк потрогает эти письменные принадлежности, присел, и написал слово. На кремово-серебристой бумаге появились сажево-черные буквы – аккуратные, ясные, сочные, притом что стилус на бумагу едва давил.

– Игхооргест, – прочитал Нейгетт, указав концом стилуса на надписание.

– Ну-ка... По ходу, у вас тут какая-то буква значит два звука... Или две даже, да... Вот эта, – Марк указал на четвертую пальцем, – и, если вот это гласный, то эта? – указал на шестую, последнюю. – Какая-то у нее палочка подозрительная... И если так, то... И-гхоо-ргест, – повторил он по слогам.

– И-гхоо-ргест, – Нейгетт поочередно указал на буквы.

– Я прав! Эти две, многохвостые. А буквы классные, вообще-то... Вообще просто супер.

Марк смотрел на надпись, и понимал, что эти буквы нравятся ему все больше и больше. Они были совсем не такие как те, начертанные там, в том городе, на воротах. Эти, сразу видно, «заточены» под перо, чтобы было удобно писать на столе пером на бумаге – и круглым, как этот стилус, и плоским. Те были явно какие-то «капитальные», и вообще производили какое-то древне-фундаментальное впечатление. Первые две Марк хорошо запомнил; он аккуратно отнял у Нейгетта стилус и написал их. Писалось этим стилусом по этой бумаге так обалденно, что сразу захотелось исписать лист до конца, такими аккуратными, ясными, сочными красивыми буквами – но больше этих двух первых он ничего не помнил. Зато хорошо помнил звучание – после того чумазого по самое нехочу мальчишки слово запомнилось само по себе.

– Лейнгергех!

– Лейнгергех, – Нейгетт кивнул, так же аккуратно вернул себе стилус, написал новое слово. – Лейнг-ерг-ех, – прочитал по слогам, указывая на соответствующие графемы.

– Что-то непохоже, что у вас два языка, – Марк оттопырил два пальца. – Похоже, просто две азбуки. Та капитальная, эта – обычная, типа? – он пошевелил пальцами.

– Эрттентде, – кивнул Нейгетт, посмотрев на пальцы. – Лейнгергех, – он дописал к двум Марковым буквам все остальное. – Лейнгергех, – указал на это же слово на другой, своей азбуке.

– А как будет «Гессех»?

– Гессех? – Нейгетт хмыкнул, и показалось – то ли с сочувствием, к Марку, то ли с осуждением, к Гессеху. – Сселдеххентдеттой, эйсехх Гессехейм... – написал своим алфавитом пять букв. – Гессех.

– А «Гиттах»? Давай уж, раз начал.

– Гиттах, – еще пять букв.

– А «Эйнгхенне»? – голос вдруг дрогнул, а сердце на секунду остановилось. – Давай уж, раз начал!

– Давай уж раз начал, – произнес Нейгетт почти без акцента и начертал семь букв. – Эйнгхенне, – он хмыкнул и снова пронзил загадочным взглядом. – Вайддехх ллемеммдетт.

Оставил стилус рядом с бумагой, поднялся, вышел, снова забрав с собой весь свой запах.

– Это самые красивые, и вообще самые лучшие... – вздохнул Марк, не сводя глаз с последнего слова. – Вот с них я и начну все учить.

Минут двадцать он потратил на усидчивое занятие, в результате которого весь лист оказался исписан до конца, а значение и написание двенадцати графем, из которых составлялись все эти слова, – хорошо усвоены. Писать эти буквы, этим волшебным пером на этой волшебной бумаге, было так классно, что когда весь лист исписался, Марк покинул стол и направился к черному шкафу за новым. Открыв дверцу (открылась, опять же, так удобно и плавно, что...), ожидаемой стопки листов он не увидел. В шкафу имелось шесть полок, где стояли какие-то такие же черные кубики, стороной сантиметров по двадцать; на одной полке лежал еще один стилус, и все – больше в шкафу ничего.

В трех остальных так же – пустые вообще. Пришлось вернуться за стол. И снова, и снова – Нейгетт будто подглядывал; дверь незаметно открылась, и он вошел в помещение (вместе, соответственно, со своим ароматом, на который Марк уже перестал обращать внимание). Прошел к столу, взял исписанный лист – изящная аккуратность жеста как-то вообще не вязалась с грязнейшими пальцами (которые, казалось, должны были пачкать все к чему прикасались, но не пачкали), – внимательно просмотрел, вернул.

– Лле! – он кивнул.

– Дай еще лист, – Марк тронул исписанный. – А то там ничего нет, – обернулся на шкаф.

Нейгетт взял стилус, обратной стороной провел по листу вертикальную линию – снизу вверх. Марк посмотрел на лист, и ему захотелось ущипнуть себя за ухо, или за нос, или за что там следует в таких ситуациях. Все написанное на листе исчезло. На столе лежал чистейший свежайший новейший лист – бери и пиши.

– Это круто, – сказал он, наконец. – Только вот что делать если я хочу посмотреть что написал?..

Он перевернул лист, всмотрелся – и ему снова захотелось ущипнуть себя за ухо, или за нос, или за что там следует в таких ситуациях. Написанное на той стороне теперь находилось здесь.