Чудеса Дивнозёрья

Но любоваться на зимний дворец времени не было. Тайка огляделась: интересно, где Мороз-Карачун прячет свои сокровища? Ответ нашёлся быстро: прямо посреди залы из пола росли прозрачные ледяные чаши, освещенные неровным светом оплывших свечей, расставленных по краям. Одни были доверху наполнены самоцветами, другие — колдовскими хрустальными шарами, третьи — чем-то, напоминающим расплавленное серебро. Может, из такого как раз и делают навьи зеркала?… А весь пол между чашами был усеян монетами, перстнями и яркими каменными бусинами.

Тайка опустилась на колени, сняла варежки и начала перебирать сокровища, но все монеты были холодными как лёд. Ей постоянно приходилось дышать на руки, чтобы замёрзшие пальцы не перестали слушаться.

Храп за спиной становился всё тише, пока совсем не затих. Карачун заворочался, и у Тайки аж дух захватило — ну всё, облом. Но в этот миг её пальцы наткнулись на что-то обжигающее, словно уголёк. Невольно охнув, она выудила из груды сокровищ крупную золотую монету с чеканным изображением солнца. Та была не только горячей, но и испускала слабое сияние. Сомнений не было — вот то, что нужно!

Тайка сжала монету в кулаке и со всех ног рванула к выходу. Карачун теперь лежал к ней спиной, и было совершенно непонятно, спит он или уже пробудился. Затаив дыхание, она перешагнула через деда, а когда попыталась перенести вторую ногу, Карачун вдруг ловко сцапал её за сапожок:

— Эй, да ты не Снегурка вовсе! А ну-ка стой! Кажись, виделись мы прежде: ты ведь Тайка, ведьма-хранительница Дивнозёрья. — Его кустистые седые брови сошлись в одну линию на переносице. — Не думал, что ты ещё и воришка!

— Сами вы, дедушка, вор! — Тайка дёрнулась, и сапожок с левой ноги остался в руках у Карачуна. — Тепло нашего солнышка стащили, спрятали и рады!

— Ах ты, негодница! — Карачун раздул щёки, набирая воздух, и Тайка не стала дожидаться, пока он выдохнет, — бросилась прочь.

Вздох. Другой. В спину ударил леденящий ветер. Брови и ресницы вмиг покрылись инеем, шуба на спине встала колом, а зубы дробно застучали друг о друга. Колдовской холод пронизывал её до костей, ноги разъезжались на льду, перед глазами всё плыло…

— Врёшь, от меня не убежишь! — расхохотался Карачун.

Его смех гулким эхом разнёсся по коридору, и Тайка невольно обернулась, чтобы взглянуть — далеко ли там её преследователь?

Ох, близко! Почти за плечом. Вот-вот опять дохнёт морозом, от которого замерзают на лету птицы, кровь стынет в жилах и сердце перестаёт биться.

Она вдруг вспомнила, как Лис говорил: «Подумай о чём-нибудь согревающем», — и представила себе большой самовар чая — у Никифора такой на чердаке валялся: медный, пузатый. В нём ещё угли сапогом надо было раздувать. Домовой доставал своё сокровище, только когда большая компания гостей собиралась, а так берёг. Говорил: мол, чего зазря щепу жечь?

При мысли о самоваре особо теплее не стало. Тайка уж было подумала, что совсем пропала, но дед Карачун вдруг — бах! — споткнулся и растянулся на льду во весь рост. Ух и ругался! Оказалось, пока он спал, длинная борода к полу-то и примёрзла. Только это Тайку и спасло…

Прижимая к груди волшебную монету, она рванула к выходу так, будто бы у неё крылья за спиной выросли. Теперь её мысли занимал вовсе не начищенный медный самовар, а тёплые воспоминания о чаепитии, которое устроил Никифор, когда она только-только стала ведьмой-хранительницей. Как домовой познакомил её со всей дивнозёрской нечистью, а Пушок (тогда ещё бессловесный) урчал, ластился и щекотал усами щёку. Как обнимали её мавки-хохотушки, как добродушный леший хлопал по плечу и ворчал в бороду: «Кушать тебе надо больше, ведьмушка, а то, ишь, тощая какая — кожа да кости». Вспомнилось и как она Яромира впервые встретила, как они потом вместе за лисичкой-сестричкой по лесу бегали, ссорились и мирились, как прощались навек, а потом снова повстречали… в общем, многое случалось. От этих воспоминаний холод отступал, а внутри будто бы разгоралось своё собственное маленькое солнце…

Она выбежала из крепости — и попала в самую что ни на есть глухую и непроглядную метель. Не иначе, Карачун постарался. Ну и куда бежать, когда не видно ни зги?

— Сюда, ведьма! — услышала она голос Лиса и, прихрамывая, бросилась на зов. Ох, как же неудобно бегать в одном сапоге по снегу… кожа на босой ноге уже вся потрескалась от холода, а на ладонях, наоборот, вздулись волдыри ожогов: солнечная монетка становилась всё горячее. Тайка сунула её в карман пижамных штанов, надеясь, что та в ближайшее время не прожжёт дырку в ткани.

Она несколько раз падала, но вставала и, сжав зубы, продолжала бежать, надеясь, что там, за снежной пеленой, её и впрямь выкликает Лис, а не какой-нибудь Карачунов морок.

— Скорее, ведьма!