Чудовище и красавица

Костя никак не мог позволить себе оставить родительский дом жене и вить новое гнездо на новом месте. Значит, он отправит Марину к ее родителям? Но у Петровских и так полон дом детей. Религиозные они были, рожали, сколько бог давал. Одиннадцать человек нарожали. Говорили, что бывало время, когда их дети с голодухи обдирали обои и жевали, ведь на обоях клей из муки… Младшие Петровские ходили в жутких обносках. А старшие все девки, и всех родители очень старались выдать замуж. Марину выдали, как только она, как говорили, «залетела» от Кости. Ей тогда восемнадцать только исполнилось. Не настолько уж она старше Сандугаш, но выглядит, как тетка. А что, если она не уйдет, просто потому что уходить ей некуда? Но не может же она не уйти, если Костя с ней дальше жить не захочет!

Неприятные это были размышления. В конце концов, Сандугаш их отгоняла и принималась мечтать о том, как они с Костей будут вместе жить. Ничего сказочного, ничего из кино, но настоящая любовь даже обыденность превращает в непрерывное счастье. Она в это верила.

Мысленно Сандугаш многократно репетировала разговор с отцом. По совету Риты, много интересного почерпнувшей из учебников по психологии, Сандугаш ставила перед собой стул и представляла, что это ее отец.

– Кричи на него! Выскажи ему все, что думаешь! Самыми плохими словами! Давай же! – подзуживала Рита.

Но у Сандугаш не было плохих слов для отца.

– Я люблю Костю. Только с ним я могу быть счастливой. Я уже взрослая, имею право выбирать свой путь.

Рита посоветовала ей сделать татуировку.

– Когда меняешь что-то в своем теле, ты меняешься сама как личность. Татуировка – это больше, чем рисунок. Это новая черта облика. Можно сначала изменить тело, а потом духовно подтянуться к этому изменению.

Тату-салон был в соседнем городке. Держал его бывший заключенный – купил себе машинку и снял в поликлинике одну из смотровых, узенькую комнатушку с кушеткой. Он гордился, что у него все стерильно, а для каждого посетителя на кушетку стелется свежая простыня. Татуировки он делал не слишком сложные и только в один цвет. Сандугаш долго думала, что она себе выбьет. Хотела сначала надпись, как у Анджелины Джоли: «A prayer for the wild at heart kept in cages». В журнале она прочла, что это переводится как «Молюсь за диких сердцем, заключенных в клетке». Ей очень понравилось. Но длинная надпись – долго, дорого и больно.

– Символ свободы. Что-нибудь крылатое. Бабочку? – предложил татуировщик.

– Бррр. Не люблю я их. Особенно жирных белых ночных мотыльков…

– А стрекозу?

Сандугаш задумалась. Синие стрекозы вились над кувшинками в тот первый день, когда Костя понял, что любит ее, а она любит Костю…

– Птицу? Ласточку? – продолжал спрашивать татуировщик.

Птицу…

Птицу!

Соловья!

Соловей из ее сна, он всегда делал Сандугаш счастливой. Так пусть он останется с ней насовсем.

– Соловья. Летящего.

– Я не знаю, как они выглядят. Принеси картинку.

Сандугаш, мучаясь угрызениями совести, вырвала картинку из библиотечной книги «Птицы Бурятии» и принесла татуировщику. Он сделал набросок. Очень приблизительно получилось. Маленькая птичка. Даже непонятно, что соловей.

Но она будет знать, что это соловей. Ей этого хватит.

Место для татуировки Сандугаш выбрала на левом боку, на ребрах. Это место редко кто видит. Только любовник. Или во время купания. Родители заметят не скоро. А Костя… Костя поймет. Должен понять. Он понимает ее во всем!

Но Костя не понял.

– Зачем ты испортила себе кожу, Сандугаш? У тебя такая кожа! Зачем ты?..

– Мне было нужно. Это символ свободы. Он поможет мне измениться внутренне так, как я изменилась внешне.

– Ох. Символ свободы… Говорят, теперь татуировки можно вывести?

– Можно. Но я не буду.

Татуировка болела, потом чесалась. Но наконец все неприятные проявления прекратились, и соловей стал частью тела Сандугаш. Как будто большое, странной формы родимое пятно.

А однажды Костя, обцеловывая ее всю, поцеловал и соловья. И это было словно бы окончательное принятие… Когда он это сделал, Сандугаш поняла, что готова к разговору с отцом.

– Не говори с ним, пока у меня не будет возможности куда-то тебя забрать.

– Не буду. Но я готова. Это для меня важно.

Валентина Петровна, мать Костиного друга, вернулась в свою квартиру и к своему коту, но чувствовала себя плохо, поэтому Костя регулярно покупал ей продукты и лекарства, иногда помогал с уборкой. Валентина Петровна считала себя обязанной Косте, так что любовное гнездышко переносить не пришлось. Они так и встречались в этой квартире. Валентина Петровна, конечно, полюбопытствовала, кого Костя к себе водит, и изумилась, увидев красивую дочку шамана, но болтать об этом не стала. То ли из хорошего отношения к Косте, то ли из страха перед шаманом. Костины измены, кажется, для всех вокруг были в порядке вещей. Он умел очаровывать женщин всех возрастов, и все они прощали ему избыточную любвеобильность.