Чукотскіе разсказы

— Будь ты проклята, уйди — крикнулъ онъ еще разъ, видя, что Илинеутъ не двигается, и угрожающе вскинулъ ружье.

— Я беременна! — сказала женщина.

Человѣкъ остановился, какъ будто колеблясь. Забота о маленькихъ дѣтяхъ вошла въ плоть и кровь жителей тундры.

— Не надо! — сказалъ онъ наконецъ. — Да будетъ выкупомъ за моихъ птенчиковъ!.. Уѣзжай.

Илинеутъ дернула лѣвой возжей и поворотила оленя. Ей не оставалось ничего болѣе, какъ ѣхать назадъ къ мертвецамъ. Страхъ ея прошелъ. Живые люди разсматривали ее, какъ добычу заразы, какъ бѣглую жертву Духа болѣзни, и она сама стала разсматривать себя, какъ отрѣшенную отъ жизни. Голова ея кружилась отъ голода и слабости. Временами она теряла сознаніе дѣйствительности и ей казалось, что она ѣдетъ по вѣчно туманной пустынѣ, окружающей загробное царство мертвыхъ. Тундра, подернутая сѣрой дымкой, ничѣмъ не нарушала этого впечатлѣнія. Верхушки шатровъ Рультувіи вынырнули изъ подъ земли, какъ корабельныя мачты среди моря, но вѣдь тамъ было настоящее царство смерти.

Черезъ часъ олень остановился у ближайшаго шатра. Илинеутъ спустила ноги съ нарты и сдѣлала попытку подняться, но тотчасъ же со стономъ повалилась на землю. Острая боль возвратила ее къ дѣйствительности. Время ея пришло. Она была одна среди мертвецовъ, безъ пищи, безъ дровъ, чтобы натаять воды, окруженная заразой, лицомъ къ лицу съ новою мучительною болью, возвѣщавшей о наступленіи событія, въ которомъ она не имѣла никакой опытности и послѣ котораго должна была сдѣлаться безпомощной, какъ новорожденный младенецъ.

Черезъ минуту боль утихла. Мысль о младенцѣ, который имѣлъ родиться, придала ей бодрости. Нужно было что-нибудь сдѣлать и какъ можно скорѣе. Она поднялась на колѣни и посмотрѣла кругомъ. Олень, смирно стоявшій у входа въ шатеръ, бросился ей въ глаза. Въ немъ заключалась пища и питье одновременно. Она подобрала возжи, лежавшія на землѣ и привязала ихъ къ завязкамъ шатра, потомъ повернулась къ санямъ и вынула большой ножъ изъ чехла, подвязаннаго къ ихъ спинкѣ. Ходить, все-таки, она не могла и поползла попрежнему на колѣняхъ, добираясь кругомъ нарты къ лѣвому боку оленя, который съ дружелюбнымъ храпомъ повернулъ голову ей на встрѣчу. Придерживаясь за его шерсть, она, наконецъ, поднялась на ноги и схватилась за его холку, чтобы не упасть; потомъ продолжая придерживаться лѣвой рукой, правой наставила ножъ на обычномъ мѣстѣ противъ сердца. На минуту въ ея душѣ шевельнулось сожалѣніе: этого оленя она выкормила теленкомъ, и онъ прибѣгалъ на ея зовъ и пилъ изъ руки.

Но черезъ минуту она изо всей силы нажала ножъ и навалилась на него тяжестью своего тѣла. Олень судорожно вздрогнулъ и дернулся всѣми четырьмя ногами, какъ будто собираясь бѣжать, потомъ какъ-то опустился къ низу. Глаза его выкатились и пріобрѣли дикое выраженіе, ноги его дрожали мелкой дрожью, раздвигаясь врозь. Черезъ минуту онъ рухнулся на снѣгъ раной кверху и забился въ агоніи. Илинеутъ немного подождала, потомъ съ усиліемъ прорѣзала оленю брюхо и вырѣзала кусокъ брюшины, достаточно широкій, чтобы прошла рука. Откинувъ мѣховой рукавъ, она просунула руку въ отверстіе и припала лицомъ къ краямъ. Сдѣлавъ два или три глотка, она остановилась, опасаясь пить дальше, такъ какъ чукчи говорили, что человѣкъ, напившись теплой крови вволю, можетъ умереть. Она опять просунула руку внутрь оленя и вырвавъ одну за другой обѣ почки вмѣстѣ съ жиромъ, спрятала ихъ за пазуху, потомъ оттянула нижнюю челюсть къ низу и вырѣзала часть языка.

Свѣжевать оленя она не имѣла силы и запаслась по крайней мѣрѣ пищей, на день или два послѣ родовъ. Кромѣ пищи ей нужна была также лампа, а топленое сало оставалось только въ пологѣ, гдѣ лежалъ Рультувія. Она оставила оленя и поползла ко входу въ шатеръ. Шатеръ былъ полонъ грустнаго унынія, холодный пепелъ на очагѣ былъ покрытъ снѣгомъ, нападавшимъ сверху. Опрокинутый котелъ лежалъ на боку съ замерзшими остатками зеленой моховой каши. Слѣва отъ очага лежали два женскихъ трупа съ страшными открытыми лицами, покрытыми пятнами застывшаго гноя. Впрочемъ, Илинеутъ не стала на нихъ смотрѣть и пролѣзла въ пологъ. Въ пологѣ было темно и обшаривая лампу, она нѣсколько разъ наткнулась на голову старика, холодную и твердую, какъ камень. Отыскавъ, наконецъ, сало, она выбралась изъ шатра тѣмъ же порядкомъ и поползла къ заднему шатру, гдѣ она недавно пролежала три дня. Въ этомъ шатрѣ мертвецовъ не было на виду, но у лѣвой стѣны лежала груда, похожая на сложенныя вмѣстѣ туши, покрытыя шкурами. Илинеутъ, отворачивая голову отъ этой груды, пробралась въ пологъ, гдѣ мертвецовъ не было.

Въ пологѣ было страшно холодно, но онъ былъ такъ малъ, что даже дыханіе одного человѣка могло нѣсколько согрѣть его мерзлыя стѣны.