Чумные ночи

После провозглашения свободы, низложения Абдул-Хамида и амнистии политическим заключенным возвращение в Стамбул уже не казалось таким уж несбыточным делом. Но точно ли им не припомнят мингерские события, если они вернутся? Желая получить ответ на этот вопрос и прояснить обстановку, доктор Нури писал письма и слал телеграммы одному стамбульскому коллеге. Тот посоветовался со знакомым, служащим Министерства юстиции. В те дни в стремительно распадавшейся и погрязшей в долгах Османской империи царила такая неразбериха, что полученный совет звучал следующим образом: возможно, лучше всего будет приехать, никого ни о чем заранее не спрашивая. Попытки выяснить, не грозит ли им что-нибудь по возвращении, могут быть расценены ответственными лицами либо как возможность получить крупную взятку, либо как глупость «государственных преступников», решивших донести на самих себя.

Однако идея внезапного, неподготовленного возвращения в Стамбул супругам не понравилась. Да, там у Пакизе-султан имелась недвижимость, в первую очередь ялы на Босфоре, а доктор Нури мог потребовать у государства причитающееся ему, как дамату, денежное содержание и задолженное жалованье. Но что, если враги потребуют лишить «предателей Родины» этих средств к существованию? А в Гонконге доктор Нури, ценный специалист, получал солидный оклад, который ему платила английская колониальная администрация, и еще некоторые суммы приносили ему консультации относительно карантинных мер в больницах. А дети? Супруги не решались отправиться в путешествие по морю, грозившее растянуться на несколько недель с трехлетней дочерью и капризным, непослушным годовалым сыном. (А ведь был еще риск угодить по пути в карантин.)

Пакизе-султан нигде об этом не пишет, но интуиция подсказывает мне, что она любила своего мужа и шумных детей, что ей нравилась жизнь в домике, пропахшем запахами кухни и мокрых детских пеленок. В Стамбуле, где дочери султана было уготовано определенное, пусть и незначительное, место в высшем обществе, она, возможно, вела бы более блестящую, но лишенную тепла жизнь. Пакизе-султан давно поняла, что муж вряд ли будет счастлив, если вся его деятельность, как у других даматов и шехзаде, ограничится участием в светских мероприятиях и благотворительных вечерах, где собирают деньги для медицинских учреждений и вакуфов. По правде говоря, они оба были довольны своей уединенной и комфортной «буржуазной» жизнью в охраняемом квартале и не считали провозглашение свободы и смещение Абдул-Хамида достаточно надежной гарантией безопасного возвращения.

За следующие пять лет (с 1909 по 1913-й) Пакизе-султан отправила сестре одиннадцать коротких писем, в которых говорилось по большей части одно и то же: у них с мужем и детьми все хорошо, доктор Нури много работает, а она сама занята домашними делами и чтением романов. Судя по некоторым вопросам, Пакизе-султан была не очень-то хорошо осведомлена о том, что в эти годы происходило в Стамбуле и на Мингере.

Мы же вкратце расскажем о событиях тех пяти лет, опираясь на другие источники.

История последних десяти лет существования Османской империи – это повесть о том, как государство, созданное предками Пакизе-султан, с поразительной скоростью теряло страны, земли и острова, обозначенные на большой карте, что висела в кают-компании парохода «Азизийе».

После свержения Абдул-Хамида самым употребительным в Стамбуле стало слово «свобода». Воспользовавшись этой свободой, Хатидже-султан первым делом развелась с мужем, которого ей подыскал дядя (тем самым чтецом, что подготовил для свояченицы Пакизе-султан список любимых Абдул-Хамидом детективных романов), выплатив ему весьма щедрые «отступные».

Через пятьдесят лет писатель консервативных взглядов Нахид Сырры Орик[170], автор серии статей для журнала «Мир истории», намекнет, ссылаясь на ходившие в близких к дворцу кругах и слышанные им от отца сплетни о семье Мурада V, что долгожданная свобода не принесла счастья ни сыну, ни дочерям покойного узника дворца Чыраган. (О Пакизе-султан, впрочем, он не пишет ни слова.)

Орик рассказывает, что шехзаде Мехмед Селахаддин, покинув дворец после двадцати восьми лет заключения, целыми днями бродил по улицам, набережным и мостам Стамбула, ездил на пассажирских пароходах по Босфору и учтиво представлялся каждому встречному, в том числе и тринадцатилетнему Нахиду Сырры. Шехзаде был увлечен мыслью написать и поставить на сцене пьесу о злоключениях своего свергнутого с трона отца. Кроме того, как пишет любитель порочащих слухов Орик, полупомешанный, но очень умный и хорошо образованный шехзаде обращался к султану Решаду с просьбой вернуть ему (только ему, не сестрам) некоторые доходы, недополученные в свое время его покойным отцом. Однако даже глуповатый султан не принял племянника всерьез.