Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965

Ночь и всю первую половину дня мы провели в пещере. Активность противника в воздухе сошла, по существу, на нет. 31 мая, после полудня, мы с Бобом отправились получить дальнейшие указания и найти новое место для штаба. Фрайберга не было; в пещере на его месте воцарился Уэстон. Передатчик вышел из строя. «Всем эвакуироваться этой ночью. Другого случая не представится», – было последнее, что он передал. Уэстон распорядился, чтобы те, кто отстал (а таких набралось не меньше 8000), двигались в восточном направлении и искали лодки. Перед отъездом Фрайберг продиктовал приказ: нерегулярные части высаживаются последними, а боевые – в первую очередь. Под «боевыми частями» следовало понимать всех тех, кто еще сохранил оружие и дисциплину, но, очень может быть, в виду имелись военные, в отличие от гражданских – беженцев из местного населения. Как бы то ни было, обеспечить соблюдение этого приоритета не пытался никто.

Мы отыскали пещеру, где были свалены одеяла, продовольствие и оружие, оставшиеся от австралийцев, и просидели в ней до сумерек. За это время до нас дошли совершенно фантастические по своему оптимизму слухи. Будто бы Сирия заявила о своей поддержке «Свободной Франции», Америка взяла Атлантику под свой контроль, а наш атлантический флот вошел в Средиземное море. Будто бы 300 «бленхеймов» три часа бомбили Берлин, и от города не осталось живого места, и будто бы шесть нацистских главарей высадились на парашютах в Шотландии. И т.д. Многие в эти слухи поверили. Распространял их, действуя из лучших побуждений, какой-то офицер военно-морского флота.

С наступлением темноты нерегулярные войска закрепились в районе Сфакии. Из глубины острова, где держала оборону морская пехота, до нас доносилась стрельба; прошел слух, что немцы вплотную приблизились к нашему левому флангу. Тем временем Уэстон пришел к выводу, что, ввиду низкого боевого духа войск, нехватки продовольствия и боеприпасов и невозможности оказания помощи с моря, дальнейшее сопротивление бесполезно, и продиктовал условия капитуляции, которые должны были быть вручены противнику на рассвете следующего дня. Сначала этими полномочиями он наделил Боба, но, сообразив, что рисковать жизнью первоклассного офицера глупо, остановил свой выбор на Хаунде, который недавно объявился в штабе бригады, где был покрыт позором, так как, находясь в бегах, выбросил бутылку с водой. Мы с Бобом уже давно смирились с тем, что можем попасть в плен, однако теперь появился какой-никакой шанс спастись. Уэстон сказал, что нам предстоит прикрывать отход войск и что находящийся в Сфакии и отвечающий за погрузку офицер даст знать, когда мы сможем присоединиться к остальным.

Шел уже второй час ночи, а противник до сих пор никак себя не обнаружил. Все подходы к берегу были забиты войсками. Поэтому мы с Бобом и Фредди, вместе с нашими вестовыми, отправились на поиски берегового офицера, полковника Хили, чтобы получить от него разрешение снять оборону и тоже двигаться в сторону берега. Просочившись сквозь толпы отступающих, которым было настолько всё все равно, что они не оказывали нам никакого сопротивления, мы спустились на берег, однако никого, кто бы отвечал за погрузку, не нашли: полковник Хили некоторое время назад покинул Крит на самолете. Тогда Боб взял ответственность на себя и отдал приказ нерегулярным войскам продираться сквозь толпу и грузиться на корабль. Мой вестовой отнес этот приказ назад, в ущелье. Берег представлял собой небольшую гавань, куда из Сфакии сбегали узкие улочки. Я отстоял группу греческих лодочников, которых австралийцы хотели расстрелять как шпионов. Поскольку других вариантов не было, Боб отдал приказ штабу бригады грузиться, что мы и сделали, разместившись в маленькой моторной лодке. К миноносцу «Низам» мы подплыли около полуночи, и, как только поднялись на борт, «Низам» взял курс на Александрию. Среди офицеров миноносца не было ни одного «участника боевых действий», да и среди матросов их набралось лишь несколько. Нам дали чаю, и мы выпили не один стакан. Ни одного офицера на миноносце мы не видели. В Александрию мы приплыли в пять часов пополудни 1-го июня. Путешествие ничем не запомнилось, мы так устали, что даже брились с трудом. По-моему, на корабле только я один сохранил в неприкосновенности все свои вещи. Единственный предмет обмундирования, от которого я избавился, была стальная каска: вопреки говорившемуся на учениях, никаких иллюзий, будто она сможет спасти мне жизнь, я не питал. <…>