Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965

Написано в Виндзоре,

воскресенье, 29 августа 1943 года

В полном одиночестве и с регулярными возлияниями прожил в Лондоне неделю, а потом на одну ночь вернулся в Богнор, где в это время находились Десмонд Маккарти [342] , Кэтрин Асквит и лорд Расселл. Десмонд только что прочел «Работа прервана» и расхваливал книгу на все лады. В тот вечер прямо над домом с девяти до десяти зависла целая стая бомбардировщиков; рев стоял такой, что казалось, будто мы сидим в одном из них. Никакого ликования мы не испытывали. В четыре утра бомбардировщики появились вновь. Летели обратно из Милана. За завтраком Диана (Купер. – А. Л.

) пребывала в состоянии крайнего возбуждения: поступило сообщение, что итальянцы отправляют английских военнопленных в Германию. Я сказал, что того же мы ждали от французов в 1940 году, и, когда Петен не сумел переправить немецких летчиков нам, мы сочли это коварнейшим из предательств. В столь ранний час Диана была явно не готова внять моей логике. Раздражение, которое она уже давно испытывала, сменилось взрывом ярости, и я ушел опечаленный, сердитый и к примирению не склонный. <…>

Вчерашний день был для моей теперешней жизни типичным. В девять утра пошел в отдел связи, где связисты передавали сообщение по беспроволочному телеграфу. Сел в машину связи с двумя школьниками-курсантами. Проехав миль пятнадцать и проговорив всю дорогу на связистском жаргоне, остановились, я зашел в кафе и подсел за столик к какому-то старику, который полагал, будто во главе войск союзников стоит герцог Виндзорский. Потом поехали обратно и опять разговаривали языком связистов. По какой-то неизвестной причине с шоссе съехал в кювет и сломал ось бронеавтомобиль. Обедал поздно, за общим столом, пил «Легранж» урожая 1928 года. После обеда улегся спать, был разбужен Гвином Морганом Джонсом, предложившим поехать покататься. Взяли такси, приехали к нему, выпили чаю, запрягли пони в тележку гувернантки и покатили в «Готорн-Хилл», где нас должна была ждать (но не ждала) Энджи. Выпили ее порцию виски, снова запрягли пони и опять поехали к Гвину; выпили еще виски и на такси вернулись в казармы. Поужинал, выпил «Лагранж» урожая 1928 года и, прихватив бутылку портвейна, пошел в бильярдную – пить портвейн полковник запретил. И просидел в бильярдной до полуночи, вступив в спор о религии, социализме, а также о том, еврейки ли сестры Берри [343] . Нашим потомкам, которые прочтут о титанических битвах 1943 года, будет непросто понять, на что в эту тяжкую годину уходили время и средства энергичных, хорошо подготовленных офицеров.

В прошлом стрелок, а ныне парашютист Холл толчется возле моей комнаты, по нескольку раз в день ко мне заглядывает и спрашивает: «Есть новости, сэр?» Хочет узнать, едем ли мы в Северную Африку. <…>

В среду иду на интервью в ВУЗСТ ( Военное управление захваченных союзниками территорий. – А. Л. ). Мне так надоело все военное, что не могу вспомнить, о чем меня спрашивали. Не люблю армию. Хочу опять сесть за работу. Не хочу больше никаких передряг. Я много чего припас за эти годы, припрятал до поры до времени в погреба, что-то уже настоялось – самое время пить, а то вот-вот испортится. Еще в самом начале войны я писал Пэкенхему, что ее главная задача состоит в том, чтобы лишить художника иллюзии, будто он человек действия. Меня война от этой иллюзий избавила. А еще я сумел отмежеваться от остального мира. Его безрассудство больше не выводит меня из себя, я не хочу влиять на мнения или события, не хочу разоблачать прохвостов. Не хочу никому и ничему служить. Просто хочу делать свое дело художника.