Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965

Пикстон-парк,

понедельник, 25 октября 1943 года

Пишу в Пикстоне, куда приехал в пятницу 22-го. Собираюсь здесь пожить и начать писать. <…> Боб назначен командующим объединенных операций. Поздравил его; написал – несколько покривив душой, – что он цветет, словно лавр благородный. Для меня же под его раскидистыми ветвями нет места. В четверг с ним обедал, но между нами опустился незримый занавес взаимных упреков. <…> Регулярно виделся с Рэндолфом; превращается в замшелого патриота, отчего не выигрывает ни в глазах избирателей, ни в глазах избранных. Победы русских доставляют теперь меньше радости, чем год назад.

Суббота, 13 ноября 1943 года

<…> Много разговоров о том, что немцы установили во Франции пусковые установки, способные обстреливать Лондон ракетами с мощной взрывчаткой. Высшие круги всерьез этим обеспокоены. Вот и я распорядился отослать в Пирс-Корт книги, которые хранил в отеле «Гайд-Парк». И при этом счел возможным привезти в Лондон сына [345] . Из чего, казалось бы, следует, что свои книги я предпочитаю своему сыну. На это я мог бы возразить, что во время бомбежек пожарники детей спасают, а книги уничтожают. Суть же в том, что одного ребенка можно заменить другим, сгоревшая же книга гибнет безвозвратно. Кроме того, ребенок вечен. И главное: моя библиотека принадлежит мне всецело, чего не скажешь о моей детской.

Написано в четверг, 30 декабря 1943 года

За исключением одного субалтерна из Голдстрим-Гардз [346] никто из нас в свой полк не вернулся. Мы под разными предлогами остались в Лондоне, и с помощью Фила мне удалось попасть в парашютную школу в засекреченной вилле близ Рингуэйя, где размещался штаб спецопераций. Шесть недель назад, в субботу, у нас был предварительный медосмотр, от которого я не ждал ничего хорошего. Однако мы все его прошли и, ликуя, отправились в «Уайт», купив по дороге в «Юстерини и Брукс» несколько ящиков вина. Все бы хорошо, но мы сильно простудились, а я вдобавок заболел гриппом.

Засекреченная вилла оказалась очень уютной, а руководитель спецопераций – прелестным человеком; говорят, что в мирной жизни он был поэтом-песенником. Кристофер Сайкс был пьян с утра до вечера. По этой причине, а также для того, чтобы скрыть дефект речи, говорил он очень громко, с американским или французским акцентом, чем приводил в замешательство многих инструкторов и курсантов, бывших по преимуществу либо американцами, либо французами. Собственно, мы все приводили их в замешательство. Из-за гриппа я пропустил два дня «синтетических» учений: прыжок с фюзеляжа, раскачивание на стропах и т.д. На третий день утром первый раз недолго тренировался. Назавтра, в четверг, весь день прождали в Рингуэйе, пока стихнет ветер, и в пятницу совершили два прыжка. Первый доставил ни с чем не сравнимое удовольствие. В самолете шум, мрак, грязь, толкотня; парашют и вся подвесная система натирают плечи и спину. И вот из всего этого делаешь шаг в непроницаемую тишину, пустоту и неподвижность, освещенную ярким солнечным светом над вершинами деревьев. Прыгали мы всего-то с высоты 700 футов, так что наслаждение длилось недолго. Очень скоро земля вдруг оказывается совсем рядом; едва успев сделать все то, чему учили, с силой ударяешься о землю. В первый раз я заехал себе ногой в голову; во второй, приземляясь подвернул левую ногу и захромал прочь, решив, что растянул мышцу. Через некоторое время нога распухла, вечером врач осмотрел ее и велел наложить шину.

Всю неделю мной занимался равнодушный молодой врач из ВВС, который никогда не приходил раньше ужина. В понедельник я настоял на рентгене, и выяснилось, что у меня сломана малая берцовая кость. Два дня ходил в лазарет, где царила мерзость запустения и где заправлял какой-то растрепанный капрал, после чего сбежал обратно на засекреченную виллу, куда Фил, Кристофер и все остальные только что вернулись, совершив три заключительных прыжка. А оттуда, как был в гипсе, отправился в Лондон и, в конечном итоге, после долгих раздумий, воцарился в «Гайд-Парке», где ко мне присоединилась Лора. В «Гайд-Парке» провел счастливые и праздные две недели (71 фунт стерлингов, не считая вина); подозреваю, что мои друзья были бы ко мне менее внимательны, окажись я вместо отеля в больнице в Миллбанке. <…>