Чужая кожа

— Ты слышала, что одну из своих фотографий я продал в Америке за 1,5 миллиона долларов? Так вот: пленкой на этой фотографии была кожа Витольда Комаровского, человеческая кожа. Но никто не разгадал этот секрет потому, что мысль о коже просто никому не пришла в голову. Никто не мог до этого додуматься. И ты бы никогда в жизни не додумалась, если бы ничего об этом не знала. А фотография была великой. Старуха, которая прядет нить — нить пряжи жизни. Старая богиня судьбы, парка, в лице которой предстала сама судьба. Это фотография так очаровала одного частного коллекционера, что он буквально сразу выложил за нее 1, 5 миллиона долларов. Какие же еще доказательства нужны в том, что я всегда поступал правильно? С помощью такой грязной личности, как Комар, я сотворил великое искусство. Разве может существовать лучший памятник человеческой жизни? Жизнь исчезает. Она короткая, как рыдание. В том же, что делаю я, эта жизнь будет существовать. Вечно.

Я не знала, по каким критериям его оценивать. Он был сумасшедшим, маньяком, давно потерявшим человеческое достоинство. Но одновременно с этим он был великим художником. Может быть, величайшим из всех, кто когда-либо жил на земле. И я преклоняла колени и разум перед этим величайшим трагическим даром, бывшим одновременно и вселенским величием, и неземной высотой, и величайшей трагедией из всех, которые только могут существовать.

Я смотрела на капли пота на его обнаженной коже. На жесткие завитки черных, как смоль, вьющихся у висков волос. И в моей душе в тот самый миг начиналось мучительное перерождение. В моей душе происходили такие серьезные процессы, в результате которых откровением на свет божий появлялся настоящий смысл. Умирая в мучительных судорогах, моя душа как бы возрождалась к жизни, перерождалась в совершенно новом качестве. Откровением, которое я уже не могла побороть.

Это откровение было простое, как жизнь. Жизнь, которая, по словам Вирга Сафина, коротка, как рыдание. И так же проста во всей своей жестокости и красоте.

Я не смогу жить без этого человека. Я никогда не смогу спать с кем-то другим. До конца моих дней он останется для меня единственным мужчиной на этой планете. Все другие автоматически просто прекратили свое существование, вымерли как динозавры, как мамонты, с тем, чтобы глаза мои не видели их никогда.

Я не смогу жить без этого человека. Я не смогу жить с этим человеком. Я умру без него. Я умру с ним. Я перестану дышать, глаза мои перестанут смотреть на солнце, если он уйдет из моей жизни. Я перестану дышать, глаза мои перестанут смотреть на солнце, если он останется в моей жизни. И все, что осталось для меня отныне и навсегда — этот мучительный разброд, раздирающий меня на куски. Я никогда не смогу его предать. Я буду вынуждена предать его, чтобы остановить его преступления. Он убийца, маньяк, но только с ним я познала высшую степень, самое глубинное таинство настоящей любви. Сафин улыбался.

— Посмотри, — в руке его был маленький, почти невесомый предмет, — посмотри, как играют лучи света! Они с нами играют. Возьми. Это тебе.

Он разжал ладонь. В его руке лежал маленький объектив от фотокамеры, покрытый желтоватой пленкой. Я задрожала так, словно меня истязал приступ жестокой тропической малярии. Но Сафин словно не видел моих страданий. Улыбаясь широко, как-то по-детски, он властным жестом взял мою руку, вложил страшный предмет.

Я машинально поднесла к глазам. Миллионы, миллиарды ярчайших лучей, тропическое сияние, брызнувшее из глубин тощего электрического света. Сама жизнь искрилась самой ярчайшей радугой, словно растекаясь по трещинкам — крошечным рекам, прорезающим объектив. Никогда за всю жизнь мне не приходилось видеть ничего подобного. У меня не было слов, чтобы это описать. Новая жизнь другого мира сверкала в уникальном открытии этого страшного зрелища. И если отбросить все предрассудки и броню общепринятых взглядов, сковавших мою душу агонией страха, я понимала, что это искривление светящихся лучей на самом деле — грандиозное открытие. Грандиозное открытие, то есть катастрофа. Мне стало так страшно, что как можно скорее я поспешила убрать жуткий предмет от своих глаз.

— Такой объектив фотокамеры — это моя жизнь, — тихо сказал Вирг Сафин, и я прекрасно поняла то, что он хотел сказать.

— Мне можно оставить… это? — я уже не хотела избавляться от этого страшного пророчества, которое легло и на мою ладонь, и на мою жизнь невыносимым грузом.

— Конечно, оставь его себе. Я рад. Я и сам хотел тебе его подарить в знак тайны, которая теперь навсегда связала наши жизни. Пусть это будет мое обручальное кольцо.

Встретив мой осмысленный взгляд, Сафин вздохнул с облегчением.

— Принести тебе воды?

— Да, принеси.

— Я мигом, — с резвостью, не свойственной ему, Сафин вскочил с кровати, — я сейчас принесу. Ты полежи так спокойно. Только никуда не уходи.

Он не закрыл за собой дверь. Когда его шаги исчезли в глубине коридора, я поднялась с кровати и достала из тумбочки маленький серебряный нож. Затем, крепко сжав нож в руке, пошла к своей комнате.