Чужая земля

На пороге стоял Адиль. Натка вдруг вспомнила, что обращение «устод» таджики использовали тогда, когда им нужно было со всем уважением обратиться к женщине, стоящей выше по положению. Ей хотелось закричать, что она не нуждается в уважении людей, способных сексуально домогаться ребенка, но Адиль точно был ни в чем не виноват, а солидарную ответственность Натка не признавала. Только личную.

– Входите, Адиль. Что вы хотели?

– Сказать хотел. Меня мужчины послали. Остальные работники. Устод Наташа, вы неправильно поняли. Муратбек по-русски не говорит, не смог объяснить. Он бы ни за что не причинил обиды ребенку.

– Вам-то откуда знать? Он ее на колени себе посадил и лапал. Я своими глазами видела.

– Нет, устод Наташа. Не мог он. У Муратбека семеро детей. Младшая дочь Зулнат, она ровесница вашей дочке. Ей недавно пять исполнилось. Он просто любит детей. По своим скучает очень. Полгода далеко от дома. Съездить не может, денег на это много надо, а он все деньги им посылает, чтобы им кушать было на что, учиться. Он с твоей дочкой как с ребенком играл. Обнимал, целовал, потому что Зулнат обнять и поцеловать не может. Он хороший человек. Не насильник. Не педофил. Нехорошо напраслину на человека возводить только потому, что он оправдаться не может. Разобраться надо. Вот о чем прошу.

– В полиции разберутся, – упрямо возразила Натка.

Адиль горько усмехнулся.

– Мы оба знаем, как в полиции разбираются. Зачем им его слушать. Им проще сделать так, чтобы он признался, и лишнюю палку себе в отчет поставить. Кто Муратбек такой, чтобы полиция разбиралась? Он простой человек. Без связей. Мигрант, у которого прав нет, одни обязанности. Если бы у него гражданство было, так ему только в тюрьму дорога была бы. Но он не гражданин. Для него все депортацией кончится. А для него это не лучше тюрьмы. Дома работы нет, денег нет. Семья с голоду умрет. Да и позор. Муратбек не переживет. Он гордый человек.

Натка невольно засомневалась. А вдруг она правда неправильно все поняла? В конце концов, она видела только то, что Настя сидела у рабочего на коленях и они весело смеялись над чем-то. Значит, понимали друг друга, хотя говорили на разных языках. Значит, Настя совсем его не боялась. Она и заплакала-то только после того, как Натка сдернула ее с колен Муратбека. Ну да, испугалась, ударилась, потому и заплакала. Получается, что дочь напугала именно она, а вовсе не чужой дядя.

– Настя, – повернулась она к дочке. – Тот дядя, которого папа увез, тебя обижал?

– Нет, – замотала головой Настя. В огромных ярко-голубых глазах, так поразивших и Таганцева, и Натку, когда они увидели девочку в первый раз, стояли непролитые слезы. Как туман над озером в прохладный летний день. – Он мне собачку нарисовал. Вот, смотри.

Она взяла со стола и протянула Натке рисунок, на котором рядом с домиком и девочкой, изображенными руками самой дочки, сидела действительно очень искусно вырисованная собака. Выглядела она почти как живая. Адиль сделал шаг ближе, тоже посмотрел.

– Саги дахмарда, – сказал он. – Или еще саги тоджики, таджикская собака. Так у нас называют среднеазиатскую овчарку. У Муратбека дома живет. Хоть и ест много, но не выгоняют ее. Член семьи.

Отчего-то в этот момент Натка очень явственно представила маленький, чуть ли не глиняный домик, в котором живет большая дружная семья. Во дворе лежит крупная лохматая собака, а рядом, доверчиво запустив пальцы в шерсть, сидит босая пятилетняя девочка. Почти ровесница Настеньки. Зулнат.

– Вы идите сейчас, Адиль, – сказала она устало. – Я позвоню мужу. Попрошу, чтобы он со всем разобрался. Если Муратбек не виноват, его отпустят. Я вам обещаю.

– Я вам верю. Вы – хороший человек, устод Наташа. Добрый. Вам страх за дочку глаза закрыл. А иначе вы бы видели, что Муратбек тоже хороший добрый человек. Ему помочь надо. Спасти его надо. Жизнь неласкова к мигрантам в вашей стране. Вы и сами это знаете.

– Можно подумать, в другой ласкова, – угрюмо бросила Натка.

Дождавшись, пока визитер уйдет, она вытащила телефон и позвонила Таганцеву. Он взял трубку сразу, словно ждал ее звонка.

– Ну что? Как вы? Как Настя? Что сказала Тамара Тимофеевна?

– Я ей еще не звонила. Слушай, Костя, ты не гони лошадей, ладно? Может быть, этот мужик и не виноват ни в чем.

– Что значит не виноват? – не понял Таганцев. – Ты ж сама видела, как он приставал к Настене.

– Да ничего я не видела. Только то, что она сидит у него на коленях, а дальше черный туман. Помутнение разума.

– А что, этого мало? Зачем взрослому дяденьке сажать девочку на колени, если не для развратных действий?

– Меня мой папа тоже часто сажал на колени, – вздохнула Натка. – В детстве. А еще совсем маленькую укладывал себе на живот и рассказывал сказки. В наше время его, наверное, тоже могли арестовать, но у него и в мыслях не было ничего дурного. Это просто ласка взрослого человека, направленная на ребенка.

– Ласка?