Чужие воспоминания

- ЦЫЦ! КУРИЦА! - рявкнул я, решив взять пример со старосты.

Как ни странно, фраза подействовала. Горбунья мигом заткнулась. Я решил, что можно и начать.

- Назовись честным людям! - потребовал я у ведьмы.

- Глиронда - адептка Ковена Магов, - ответила девица, - специализируюсь на школах Стихий, Волшебства и Иллюзий.

Народ потрясенно ахнул. Я так вообще замер с открытым ртом. Имя ведьмы показалось мне смутно знакомым. Где-то когда-то, видимо, очень давно, я его уже слышал, но сейчас, хоть убей, не мог вспомнить.

- Так ты подтверждаешь, что занимаешься ворожбой?! - спросил я.

- Что значит ворожбой?! - возмутилась Глиронда. - Я не какая-то там сельская ведьма, а квалифицированный маг!

- Дура ты квалифицированная! - пояснил я.

Подарив мне ледяной взгляд, девица вытащила из кармана большой медный знак с выгравированной пентаграммой.

- У меня и грамота есть, - сказала ведьма, - Ковеном Магов подписанная и столичными чиновниками утвержденная, имею полное право заниматься разрешенной волшебной деятельностью на землях Великого Королевства.

- Ээээ... Эээ... Эээ..., - многоумно произнес я, попытавшись вставить на место отвисшую челюсть.

- Что это значит, отче? - обратился староста. - Магия, выходит, теперь разрешена законом?

Я рассеяно пожал плечами. Разговор явно перешёл в нежелательное русло. Когда я два года назад покинул стены Верхенереченского монастыря, Ковен Магов уже вполне вольготно чувствовал себя в столице. Первосвященник, по сути, находился в изгнании близ южных рубежей. Его Преосвященство, якобы по королевскому указу, обращал в истинную веру диких варваров. Влияние Святой Церкви сильно пошатнулось уже тогда, но речь о легализации магии пока не шла, хотя многое могло измениться. К тому же Верхнереченский монастырь не мог служить достоверным источником сведений. Настоятель предпочитал не рассказывать послушникам и местным крестьянам о влиянии чернокнижников. До нас доходили лишь отдаленные слухи. Не исключено, что колдуны свободно расхаживают по землям Великого Королевства уже не один год.

Для меня положение становилось опасным. Конечно, ничего не стоило обвинить ведьму во лжи, но если у неё и впрямь окажется королевская грамота, то уже меня могут искупать в дегте за клевету. Как на грех, в деревне не только я, но ещё и староста умел читать. Через пень колоду, но умел.

- Выходит, что старость и болезни совсем доконали Его Величество, - робко промямлил я, - и он в беспамятстве разрешил ворожить колдунам и ведьмам.

Староста покачал головой.

- Ну, это не нам решать! - отрезал он. - Коли знак и бумага есть, всё законно.

Староста в задумчивости почесал бороду, а затем обратился к Глиронде.

- Выходит, упырь не на твоей совести? - спросил он.

- Какой упырь? - спросила девушка.

- ВОТ! - встрял я. - Слышали, она уточняет?! Я вас спрашиваю, братья и сестры, кто-нибудь из вас хоть одного упыря мог бы заколдовать, чтобы потом спрашивали, ваш ли мертвяк или нет?

Народ согласно закивал и направился вперед. Путь толпе, однако, преградил староста. Властно топнув ногой, мужик одними взмахом руки урезонил односельчан.

- Помолчи, Феофан! - приказал он. - Дай во всём разобраться.

Я отчаянно сжал кулаки. Вместо вспышки истинной веры получалось черт знает что. Переговоры с ведьмой! Тьфу!

- Сегодня утром упырь убил двух человек! - объяснил староста. - Что ты об этом знаешь?

Ведьма злобно фыркнула, презрительно оглядев крестьян.

- Вы уверены, что это именно упырь? - спросила она. - Свидетели есть?

- Есть! - ответил староста, указав на старшего дровосека.

Глиронда сомнительно покачала головой.

- Ты и впрямь видел мертвяка? - поинтересовалась она.

- Как тебя, ведьма проклятая, богохульница презренная, сейчас перед собой вижу, - ответил парень.

Я одобрительно посмотрел на дровосека. Вот - разумный человек, не то, что некоторые. Колдунья предпочла оставить оскорбление без внимания. Не дело на прописную истину обижаться.

- И как он выглядел? - спросила ворожейка, а затем съязвила: - Небось, прямо как я?

Дровосек отрицательно замотал головой.

- Ничуть не похож, - ответил он, - у тебя, ведьма, только душа омертвела, а он весь неживой. Сам сморщенный и зловонный. Как есть говорю, труп разлагающийся! Только когти у него, как кинжалы острые. Глаза желтые. Бессмысленные. На теле раны гнойные, а в них черви белые ползают, и мошкара летает.

Крестьяне охнули, поморщившись от омерзения. Бабка-горбунья, осенив себя знаменьем, заголосила: "Свят! Свят! Свят!". Я охотно подключился: