Чужой разум

Упрощенное понимание подобных случаев предполагает, что без вентрального канала вообще ничего нельзя увидеть глазами. Это, очевидно, перебор. Скорее всего, дорсальный канал дает какое-то зрительное восприятие, хотя и не очень похожее на «зрение» в привычном смысле. Не столь важны подробности механики двух «каналов», как ошеломляющий вывод, который вытекает из данного исследования. Получается, что сложный процесс обработки визуальной информации, поступающей от глаз через мозг к рукам или ногам, может происходить даже тогда, когда субъект вообще не понимает, что он видит. Мильнер и Гудейл объясняют это открытие тем, что выше я назвал объединением чувственной информации. Они считают, что визуальный опыт мы получаем благодаря деятельности мозга, строящего системную «внутреннюю модель» мира. Резонно думать, что построение такой внутренней модели отражается на субъективном опыте. Но возможен ли сам субъективный опыт в принципе, если такой модели нет?

Мильнер и Гудейл обсуждают различных животных, у которых восприятие мира не настолько целостное, как у нас. В 1960-е годы Дэвид Ингл проводил опыты по хирургическому изменению нервной системы лягушек (опыты облегчало то, что лягушачья нервная система отличается поразительной способностью к регенерации)[105]

. Поменяв местами некоторые связи в мозгу, он сумел добиться того, что лягушка пыталась хватать добычу слева от себя, когда та на самом деле находилась справа, и наоборот. Она видела добычу в зеркальном отражении слева направо. Но эта частичная перенастройка зрительной системы отразилась не на всем поведении лягушки, связанном со зрением. Лягушки вели себя нормально, когда пользовались зрением для того, чтобы преодолевать препятствия. Они вели себя так, как будто одни части зримого мира были для них перевернутыми, а другие оставались нормальными. Вот что пишут по этому поводу Мильнер и Гудейл:

Так что же «видели» прооперированные лягушки? На этот вопрос нет адекватного ответа. Вопрос имеет смысл, только если вы исходите из посылки, что у мозга имеется единый визуальный образ внешнего мира, руководящий всем поведением животного. Опыты Ингла показали, что это, скорее всего, не так.

Если принять, что у лягушки нет единого образа мира, а есть множество отдельных каналов для обработки различных ощущений, нет смысла спрашивать, что видит лягушка: говоря словами Мильнера — Гудейла, «загадка рассеивается».

Но где рассеивается одна загадка, тут же возникает другая. Каково быть лягушкой, воспринимающей мир в подобной ситуации?

Мне кажется, Мильнер и Гудейл подразумевают, что «никаково». Опыту в данном случае нет места, поскольку механика зрения у лягушек не работает так, как у нас, и не делает того, что у людей порождает субъективный опыт.

Рассуждения Мильнера — Гудейла иллюстрируют идею, которую сейчас разделяют многие специалисты в этой области. Чувства могут выполнять свою основную функцию, а действия — осуществляться «молча», без участия переживаемого организмом опыта. Затем на определенной стадии эволюции появляются дополнительные возможности, из которых вырастает субъективный опыт: каналы сенсорного восприятия объединяются, возникает «внутренняя модель» мира, а затем осознание времени и себя.

С этой точки зрения переживаемый нами опыт — это и есть

внутренняя модель мира, которую формируют и поддерживают сложные процессы внутри нас. Ощущение возникает здесь — или, по крайней мере, оно начинает зарождаться с зарождением этих способностей — в мозгу мартышек и человекообразных, дельфинов, может быть, других млекопитающих и некоторых видов птиц. Согласно этому мнению, размышляя о субъективном опыте более примитивных животных, мы наделяем их бледным подобием нашего собственного опыта. Но это неверно, поскольку наш опыт зависит от свойств организма, которых у этих животных просто нет.