D'esenchant'ee: [D'e]g'en'eration

Сегодня фабрикпартайляйтер отправится в Берлинский Центр Распределения ресурсов. Там он пробудет недолго, и, возможно, вернется на этот же завод – в пахнущий сыростью и штукатуркой тускло освещенный цех третей очереди. Это если повезет.

А если нет – Дезашанте. Эрих любил это слово. Именно он так назвал конечную остановку многих – разочарование. «Герр Райхсфюрер разочарован Вами», говорила Гретхен, и он уже устал поправлять ее. Не герр Райхсфюрер, а сам Нойерайх, не Партай, а Фатерлянд. Гретхен кивала и продолжала поминать всуе его звание. Для Гретхен Эрих и был Нойерайхом, именно он символизировал собой Орднунг, как фрау Магда символизировала собой Фроляйн дас Райх, Родину-Мать.

Символы. Либералы ненавидят символы, потому что единственное, что может символизировать самих либералов – это плесень. Тупая, агрессивная паразитирующая масса. Либералы обожествляли паразитирование, возводили его в культ, и с этим тоже приходилось бороться…

* * *

Из аэропорта Оффенбаха Эрих на «Минизенгере» перелетел на Тейгельский аэропорт. Полет занял четверть часа – «минизингеры» развивали две скорости звука, а от Оффенбаха до Берлина всего-то пятьсот километров. Не заезжая домой, он поехал в Шарлоттенбург, где теперь находилась Райхсканцелярия. Там его уже ждали.

Стаффан де Мистура, генеральный секретарь полностью лишившейся престижа и стремительно теряющей всякое влияние ООН, разменял восьмой десяток и подбирался к цифре восемьдесят пять, но выглядел бодро. Эрих уже встречался с ним, когда Германию торжественно исключили из ООН. Вернее, через две недели, когда генсек приезжал узнать, какого черта это никак не повлияло на правительство Нойерайха. Эрих честно сказал герру Стаффану все, что думает о его организации – даже в лучшие годы она была малополезна, а с 90-х годов прошлого века стала вовсе бесполезной. Мнение «мирового сообщества» не повлияло даже на крохотную и бедную КНДР, равно как и не помешало США нанести ядерный удар по Пхеньяну, получить ответный и насмерть рассориться с Китаем и Россией. Теперь три великие страны напоминали ковбоев Дикого Запада, готовых выхватить револьвер и шмальнуть друг в друга, а знаменитые «ядерные часы» застыли в трех секундах от Апокалипсиса. И что сделала ООН, чтобы предотвратить это? Ничего. И, что самое мерзкое – ничего и не могла сделать…

– Я знаю, что Вы хотели встретиться, – сказал Эрих, войдя в приемную своего кабинета и давая ожидавшему там де Мистуре знак следовать за ним. – Но понятия не имею, зачем.

– А, по-моему, не так сложно догадаться, – де Мистура встал, довольно бодро для пожилого человека. – Неужели Вам, герр Райхсканцлер, ничего не приходит в голову?

– Райхсфюрер, – поправил его Эрих. – Я не секретарь, я вождь. Нет, я, конечно, догадываюсь, зачем Вы здесь, но хочу услышать эту бессмыслицу лично от Вас.

– Для Вас мир – бессмыслица? – спросил генсек ООН, заходя в кабинет Райхсфюрера. Эрих вошел первым, и сразу подошел к небольшому диванчику, стоявшему справа от стола. Лежавшая на этом креслице маленькая комнатная собачка, мальтийская болонка, попыталась спрыгнуть ему навстречу, но Эрих не дал ей это сделать – осторожно почесав у нее за ушами и под подбородком, взял животное на руки и ссадил на пол.

– Герр Стаффан, у нас с Вами разное понимание того, что такое мир, – Эрих сел в кресло за большим, кажущимся пустым столом, похожим на чиппендейловский, но с панелью, прикрывавшей гнутые ножки. Собака, тем временем, подошла к генсеку и обнюхала край его брюк. Опираясь на трость, де Мистура с явным трудом нагнулся и протянул к мордочке животного смуглую, покрытую пигментными пятнами, ладонь. Собака обнюхала ее, вопросительно посмотрела на Райхсфюрера, затем вновь обернулась к генсеку и ткнулась в ладонь лбом. Де Мистура провел пальцами по темечку псинки, после чего, тяжко упираясь в трость, выпрямился:

– Чертова старость, – сказал он, глядя, как собака медленно, чуть припадая на левую переднюю лапу, подошла к Райхсфюреру. Тот наклонился и усадил животное на его диванчик, затем указал де Мистуре одно из гостевых кресел. – Спина меня подводит. Хорошо, обзавелся удобной тростью – подарок от одного нашего с Вами знакомого хулигана.

– Не знал, что Вы дружите с хулиганами, – Эрих запустил руку во чрево стола и достал коробку сигар, на сей раз, «Ромео и Джульетта». – Угощайтесь.

– Спасибо, что цикуты не предложили, – улыбнулся де Мистура. – Мой врач говорит, что для меня каждая затяжка может стать последней…завидую Лаврову – на три года моложе, а выглядит так, словно они там в Москве изобрели эликсир вечной молодости. И смалит по-прежнему, сам черт ему не брат.

– Меня Вы, наверно, вообще пацаном считаете? – спросил Эрих вкрадчивым голосом. – Если так, могу сказать в свое оправдание, что за решеткой год за три считается, а я там полжизни провел, так что считайте, что мы ровесники.

– Я не склонен Вас недооценивать, – сказал де Мистура, с тоской глядя на то, как Эрих подкуривает. – Вы показали всему миру, как говорил один лысый подонок, мать Кузьмы. Именно потому я и приехал к Вам. С надеждой…