Да здравствует Герберт Уэллс!

Убеждаюсь, что больше ничья тень на пороге не возникает, и нагло использую тот факт, что войдя с ослепительного сияния, царящего снаружи, они наверняка ничегошеньки не видят. На то, чтоб глаза привыкли к полумраку, обычно требуется хотя бы пара секунд. А раз не выждали – меня здесь точно не ждут. И, раз уж уверены, что охрану тут выставлять без надобности – точно: местные боссы. Или боевики. Презирают плебеев, держат власть в железных руках. Следовательно – вряд ли мои потенциальные союзники.

Ладно. Друзья они мне или враги – разбираться буду потом. А пока…

Делаю быстрый бесшумный шаг вперёд, бью типа с автоматом сложенными в кистевой хват костяшками пальцев в основание черепа за ухом. Прямо под чалмой.

Боец, даже не всхлипнув, падает на пол. Первому, резко обернувшемуся на звук падения, прикладываю кулаком в челюсть – без каппы это чертовски действенно!

Связать кусками распущенной на отдельные полосы чалмы обмякших боевиков нетрудно. Равно как и обеспечить их молчание – кляпами из уже другой чалмы. А вот надеть на себя истоптанную обувь и воняющие потом белые тряпки того, которого принял за охранника, удалось не сразу. Я, оказывается, брезглив.

Впрочем, нечего придираться и выделываться – я теперь готов поспорить на что угодно, что тело – не моё. Как не мой и автомат, который вешаю себе за спину, и подсумок с семью магазинами, который нашёл в пространстве под полкой, и плоская фляга с монограммой, весьма вычурной, но с обычной водой, которую снял с пояса главного – того, который получил в челюсть.

Когда закончил изучать столь полезное пространство под полкой, занялся и тем вторым, на котором из одежды остались только трусы. Упаковал на совесть – можете не сомневаться. Самое время получше обыскать того, который «шейх».

А он молодец. Вот и ножичек-кинжальчик, незаметно припрятанный в складках балахона, и второй: уже в складках шаровар… На правах победителя тоже смело беру себе. Как и мобильник, нашедшийся в каком-то кармане. Хм-м. А мобильник-то… Старинный. Таких не делают уже лет пятьдесят. По всем признакам я – в Афганистане. И на дворе – восьмидесятые. Или девяностые. Когда тут, вот именно – хозяйничали америкосы.

К этому моменту очухивается тот, раздетый. Подхожу. Смотрит на меня во все глаза. Рычит сквозь кляп. Извивается, пытаясь освободиться. Ага – два раза. Уж если я связываю – так на совесть! А кинжальчик из его шмоток уж тоже извлечь не забыл. А на голом, хоть и смуглом, теле ничего не спрячешь. Разве что – в …опе!

Вот об этом у нас вскоре и заходит речь. Потому что на все мои вопросы эта сволочь только рычит и матерится. Ну, это я так думаю, что матерится – не по-русски же! Потому что если б матерился по-русски, я бы с ним так не поступил.

Достаю его же ножичек, и показываю ему. После чего вонзаю в его тощую ягодицу на добрую ладонь! Проворачиваю. «Наслаждаюсь» его возмущённым полузадушенным рычанием, извиваниями, вытаращенными глазами и обильным потом, сразу покрывшем тело: от подмышек до икр обеих ног. Ножечек вынимаю – гад верещит снова. Показываю ножичек ещё раз, и пальцем тыкаю во вторую ягодицу, которую этот гад сразу норовит отвернуть и отодвинуть от меня.

Ну я добрый и покладистый. Если меня не злить, конечно. Спрашиваю поэтому ещё раз. Уже на английском:

– Где заложник?

На меня выпучиваются два о…уевших глаза. Но вместо ругани и воя на этот раз изо рта явно выходят явно какие-то осмысленные слова. Говорю на том же языке:

– Если заорёшь – перережу горло! – и делаю соответствующее движение.

Он кивает торопливо и истово: понял. Спасибо, стало быть, Галине Викторовне. Обучила английскому неплохо. (Ну, или это уж в Братстве постарались: через какой-нибудь гипнопед обучили меня во сне – с помощью импланта!)

Развязываю полосу, удерживающую кляп. Вынимаю тряпичный ком, уже насквозь пропитанный слюной, изо рта. Повторяю:

– Где заложник?

– Там! В доме Рахим-бека. – тут он явно видит, что я недоволен, и хмурю брови, поскольку нетрудно догадаться, что с Рахим-беком я незнаком. Равно как и с расположением его дома. И парень услужливо, как все эти азиаты, выше всяких там «долгов» и «совестей» ценящие свою жизнь, и, вот именно – задницу, спешит исправиться, – На северной окраине кишлака! В самом большом доме. Там много охраны и стена высотой в три метра.

– Много – это сколько?

– Пятнадцать… Нет – шестнадцать человек. И две пулемётных вышки. С пулемётами. И два джипа. И вертолёт на заднем дворе!

– Что за люди? Повстанцы, как вы? Или солдаты?

– Солдаты! Американцы. Профессионалы!

– А кто – заложник?

Тут наступает словно бы ступор. Связанный моргает на меня недоумённо, явно пытаясь понять – прикалываюсь я, или спрашиваю серьёзно!

Прекращаю его терзания показом окровавленного лезвия кинжальчика, демонстративно снова хмуря брови.

– Русский он, русский! Военный советник!

– Он ещё жив?

– Да, да, он жив! Его пока не разрешено убивать. Хочет приехать какой-то американский полковник из спецслужб – чтоб допросить лично! Вот за ним после обеда и должен полететь вертолёт!

– А когда обед?

– В три часа! Это у американцев – строго! По часам!