Дайте мне лабораторию, и я сдвину мир

Для понимания того, почему люди вкладывают так много денег в лаборатории, которые являются совершенно ординарными местами, их необходимо рассматривать в качестве удобных технологических аппаратов по изменению отношений в иерархии сил. Благодаря цепочке проводимых корректировок как относительно самой лаборатории, так и относительно объектов, модифицируется масштаб в интересующей людей области с целью достижения наилучшего из всех масштабов: записи простыми словами и схемами черным по белому. Таким образом, все интересующее их становится не только видимым, но и читаемым, и может быть с легкостью определено несколькими людьми, которые теперь обладают всеми преимуществами. Это так же легко и основательно, как и утверждение Архимеда о сдвигании земли и превращения самого слабого в самого сильного. Это в действительности просто, ибо весь механизм заключается в осуществлении простых шагов. Люди с восхищением говорят: «Накопленное знание!», но такое накопление становится возможным только вследствие изменения масштаба, позволяющего в свою очередь увеличить количество проб и ошибок. Достоверность не увеличивается в лаборатории из-за того, что люди, в ней работающие, более искренны, скрупулезны и склонны к «фальсификации». Все дело в том, что они могут позволить себе делать сколько угодно ошибок или, проще говоря, больше ошибок, чем те, кто находится «снаружи» и не может изменить масштаб. Каждая ошибка, безотносительно поля или темы исследования, в свою очередь фиксируется, сохраняется и вновь предстает в удобочитаемой форме. Если достаточно большое количество экспериментов фиксируется, и становится возможным сделать обобщение всех записей, то это обобщение будет все более точным, если оно будет параллельно уменьшать возможность выдвижения со стороны конкурентов контраргументов, таких же достоверных, как и ваши. И этого достаточно. Если вы суммируете ряд ошибок, то станете сильнее, чем тот, кто допустил меньше ошибок, чем вы.

Видение лаборатории, как технологического аппарата для обретения силы посредством умножения количества ошибок, станет очевидным при рассмотрении различий между политиком и ученым. Они типично различны как в познавательном, так и в социальном отношении. О политике говорят, что он алчный, интересуется только самим собой, недальновидный, неоднозначный, всегда готовый на компромисс и неустойчивый. Об ученом говорят, что он бескорыстный, дальновидный, честный или, по крайней мере, скрупулезный, говорящий открыто и определенно и стремящийся к достоверности. Все эти различия являются искусственными следствиями одной простой вещи, материальной вещи. Дело в том, что у политика нет лаборатории, а у ученого есть. Поэтому политик работает на полном масштабе, всегда находится в центре внимания и вынужден постоянно делать выбор. Все, что с ним происходит (безотносительно того, добивается ли он успеха или нет), происходит «снаружи». Ученый работает на моделируемых масштабах, умножая число ошибок внутри своей лаборатории, не будучи доступным для всеобщего обозрения. Он может ставить столько экспериментов, сколько ему потребуется, и выступает только после того, как сделал достаточное количество ошибок, чтобы достичь «определенности». Не удивительно, что в итоге политик не обладает «знанием», а ученый обладает. Однако различие здесь заключается не в «знании». Если вы поменяете их местами то, оказавшись в лаборатории, алчный, недальновидный политик начнет производить большое количество научных фактов, а честный, бескорыстный и скрупулезный ученый, оказавшись у руля политической структуры, в которой все происходит на крупном масштабе, и не допускаются никакие ошибки, сразу станет неоднозначным, неуверенным и слабым, как и все остальные. Специфика науки заложена не в познавательных, социальных или психологических качествах, а в особом устройстве лабораторий, позволяющем осуществлять смену масштаба изучаемых явлений с целью сделать их удобочитаемыми, а затем увеличить число проводимых экспериментов с тем, чтобы зафиксировать все допущенные ошибки.