Далекие огни

Но семафор продолжал загадочно светить спокойным вишневым огоньком. Володя не сводил с него напряженного взгляда. Софрик не переставал ругаться. И вдруг со стороны глухого полустанка донесся перестук колес.

— Едут на дрезине, — сообщил Софрик. — Нас встречают.

Дрезина подкатила. С нее спрыгнули три человека, плохо видимые в редеющей темноте. Двое бросились к лесенке паровоза, третий — к тендеру. Софрик, недолго думая, открыл регулятор. Паровоз рванулся вперед.

— Стой! — послышался свирепый окрик.

— А этого не хочешь? — насмешливо спросил Софрик и ударил тупоносым сапогом в толстое лицо жандарма, успевшего просунуть голову в будку. Жандарм издал короткий икающий звук, сорвался с лесенки, покатился под насыпь. Разъяренные крики неслись вслед паровозу.

— Ах, крючки проклятые, что удумали! — негодовал Софрик, двигая рычагом регулятора до отказа.

Третий жандарм все еще висел на задней ступеньке тендера. Митя заметил его первый и, когда голова жандарма высунулась из-за тендера, швырнул полупудовый кусок угля, но не попал.

В ту же секунду ударил выстрел, и Володе засыпало глаза мелкой угольной пылью. Жандарм промахнулся. Володя, не целясь, наугад, стал бросать уголь. Он швырял кусок за куском, пока руку его не придержал Митя.

— Хватит, чудак, ты весь уголь разбросаешь.

Володя опомнился. На голову его сыпались розовые искры. Паровоз мчался так быстро, что телеграфные столбы мелькали с головокружительной частотой. Ветер в ушах весело насвистывал. Враждебный полустанок остался позади.

— Ну, зачем так горячиться? — с недоумением сказал Митя. — Жандарм и без тебя давно ноги поломал.

— Что, хлопчик, напугался? — улыбаясь, спросил Софрик. И тут же отпустил по адресу жандармов хлесткое ругательство.

Володя жадно пил из чайника пахнущую ржавчиной воду. Светало, когда он, простясь с Софриком, Митей и Никифором, сошел с паровоза у семафора станции Овражное. Он решил сначала проведать отца и мать, а затем уже добираться до Чайкино.

Солнце еще не всходило. В степи было неприютно, сыро и холодно. С обеих сторон железнодорожного полотна лежали сизые, как снежные сугробы, пласты тумана. Вдали маячил, ритмично покачиваясь, сиротливый огонек. Возможно, это шел, осматривая путь, Макар Бочаров.

Обычная спокойная тишина обнимала степь. Ничто не напоминало здесь Володе о Подгорских событиях, а мелькающий вдали мирный свет фонаря лишь подчеркивал нерушимое течение жизни линейных железнодорожников.

Но это было только первое обманчивое впечатление. В будке сто пятой версты уже не спали. Фома Гаврилович и Варвара Васильевна, напуганные слухами, встретили Володю радостными восклицаниями…

XV

В кабинете начальника Подгорского отделения службы движения с начала забастовки, не умолкая, стучал аппарат Морзе. Было далеко за полночь, а бледный, измученный телеграфист работал не сменяясь.

Связь с кабинетом начальника дороги и жандармским управлением поддерживалась непрерывно. У аппарата дежурили начальники дистанций всех служб; каждые четверть часа они получали из управления дороги противоречивые распоряжения и надоедливые запросы.

Это действовало на всех раздражающе. Мефодий Федорович, позеленевший от бессонных часов, нервничал, негодующе говорил:

— Что они там, с ума сошли? Кого я посажу на паровозы? Так и спросите: кого я посажу на паровозы?

Телеграфист с равнодушным и покорным видом передавал в управление вопрос начальника участка тяги.

Чистенький, аккуратный, с круглым животом, напоминавший чем-то сдобный колобок, начальник отделения (и фамилия у него была уютная и приятная — Малько), заложив за спину пухловатые руки, насмешливо спрашивал Шатунова:

— Сколько же у вас паровозов под парами, душа моя? Только четыре? Да из них один утащили из-под носа забастовщики. Ха-ха… А мне нужно сорок четыре… Дорогой мой, Мефодий Федорович, сорок четыре!

Спокойнее всех вел себя Ясенский. Расстегнув тужурку, небрежно развалясь на кожаном диване и откинув белую длинную кисть руки, он слегка в нос тянул:

— Почему они каждые десять минут осведомляются о новостях? Что ж они думают, — мы тут знаем, что делается в семье каждого забастовщика? Передайте им, господин телеграфист, одну только фразу: на станции Подгорск тихо. Да… Тихо и — все. В самом деле, господа, прислушайтесь, какая тишина. Где ваши паровозы, Мефодий Федорович? Где поезда, телефонные звонки? Тишина и запустение, любезные господа. А это пострашнее всяких вооруженных столкновений. Если бы они там, в управлении, поняли смысл этой тишины, они не задавали бы нам праздных вопросов.

Ясенский прищурился, растянул губы в надменно-презрительной улыбке. Никто не мог понять, шутит он или говорит серьезно. Все испытывали гнетущую тяжесть, устали от шумного дня, а главное — никто не знал, что может произойти через полчаса или час.