Дама чужого сердца

Савва выслушал с недоверием, сердито пожал плечами, и они быстро двинулись вниз по горе. Надо было спешить. В горах солнце садится быстро, деревья крадут остатки света и наступающие стремительно сумерки делают путь вниз совсем небезопасным. Особенно когда от страха и переживаний ничего не соображаешь и разные чувства раздирают все естество. Тут немудрено и оступиться, то зацепить ботинком за корягу, то споткнуться о камень. Ведь глаза смотрят, да не видят. Юлия шла как во сне. И постепенно фигура одинокого монаха встала перед ней во весь рост, в ушах опять звучал его голос, как если бы он шел рядом. Образ отца Иоанна заслонил все остальное, все страхи и то, что примерещилось и привиделось в гадких озерцах. Ведь это все бесовщина! А она с его, Иоанновой молитвой и заступничеством будет искать свой путь к Творцу!

– Значит, ты, дядя Димитр, совершенно уверен, что наверху, на горе никаких отшельников нет и не может быть? – еще раз повторил Савва с раздражением от того, что старик не верит их рассказу. – Выходит, мы с Юлией временно помешались? Или нам привиделся разом обоим чудесный сон?

– Бог с тобой, дитя мое, не сердись! – миролюбиво ответствовал озадаченный художник. – Рассказ твой чудесен и необычен, я полон и сомнений, и радости. Неужто и впрямь у нас снова будет заступник перед Господом! Только странно мне это, поверь, что ни братия, ни монастырь не знают ничего. Мы бы не оставили его! Однако, дети мои, уже темнеет, мы едва успеем до ночи вернуться. Нет ничего опасней, как ночью блуждать в горах!

И с этими словами он стеганул лошадку, и она побежала резво вниз. Юлия не принимала участия в беседе. Ей было неважно, поверит ей кто-нибудь или нет. Существенно было понять теперь, что делать с эдаким богатством, как не расплескать из души все то, что наполнило ее до краев.

Вернулись в монастырь. Димитр рассказал настоятелю о неведомом отшельнике, и тот очень обеспокоился, как это никто из братии, из местных жителей или пастухов ничего не знает? Через два дня снарядили целую экспедицию. Савва энергично взялся руководить, полагая, что все же делает доброе дело. Молитва молитвой, а все же надобно и домик справить, и для храма утварь доставить, и книги духовные, иконы. А также земное – дрова, одежду, зима на носу, рясу, сапоги, пропитания кое-какого. И даже про Мальчика не забыли. Костей да ошейник припасли. Словом, набралась поклажи целая телега. Несколько монахов вызвались сопроводить, чтобы подсобить отшельнику да и заодно своими глазами убедиться в том, что снова появился новый святой на их земле. Ведь все же, как ни веруй в чудеса, а они не всякий день встречаются, и святые, о коих мы знаем, то же не через одного по земле ходят.

Савва уехал, а Юлия не находила себе места. Что-то сдвинулось в ее сознании, перевернулось, перемешалось, но что, она никак не могла понять. Как сказал Савва отшельнику, что самое заветное? Понять себя, найти себя? Вот ведь, вот оно! А она-то что же промолчала? Ей, что же, не надобно найти себя или она уже решила для себя все? Впрочем, вероятно, за нее решил муж, ведь что теперь ее путь? Традиционный! Добродетельной жены и матери, что же еще? А писательство? Разве не это тот путь, что уготовил тебе Создатель? Разве разберешь? Может, это соблазн, бесовщина, игра гордыни и не более того? Нет ни таланта, ни Божьего дара! Конечно, нет! Пролетел год, а не написано ни строчки. Соломон Евсеевич из Петербурга устал вопить в письмах, что читатели забыли писательницу Иноземцеву, но она так была упоена своим женским счастьем, рождением дочери, что письмо отца даже не дочитывала, таким пустыми и никчемными казались эти заботы далекого петербургского издателя.

Юлия ходила из угла в угол, сомнения нарастали как снежный ком. Ей вдруг до смерти захотелось в Петербург. Она точно проснулась или прозрела. Огляделась дико вокруг, мол, где это я, что тут делаю? И почему я еще тут? Тоска из-за потерянного для творчества времени охватила ее с такой силой, что заболело в груди. Она поискала было перо и бумагу, но тотчас же поняла, что это бессмысленный труд, ибо здесь она не напишет ни строчки.