Дама чужого сердца

– Савва, любимый, это просто чудесно, что ты с такой силой, реально воспринимаешь все то, что я пишу! Удивительно, но лучшей похвалы трудно было бы себе представить! Значит, это трогает, потрясает… – Юлия всплеснула руками и счастливо засмеялась.

Но Крупенину было не до смеха. Он взревел, точно зверь, и схватился за волосы от отчаянного непонимания с женой. Юлия испугалась и примолкла. Вдруг ее лицо сделалось бледным. Она задышала часто, приподнялась, а потом опрометью бросилась в уборную. Савва оставил свою шевелюру в покое и тревожно прислушивался к звукам, доносившимся из глубины помещения.

Юлия вернулась обратно с мрачным выражением лица. Теперь настал ее черед глядеть на мужа с раздражением и досадой.

– Вот снова, вот опять, теперь недомогать…

Она не успела закончить, а Савва уж догадался и бросился к ней, подхватил на руки:

– Милая, любимая, неужели, неужели ты снова осчастливишь меня ребеночком?

Он стиснул ее и принялся исступленно целовать. В этот миг он простил несуразной своей жене все, все грехи мира, не только нелепое увлечение писательством.

– Оставь, оставь меня, Саввушка. Помнешь, раздавишь, – она сделала слабую попытку освободиться из его объятий. Муж аккуратно поставил ее на пол.

Домашние туфельки неудачно оказались поверх разрозненных листков рукописи. Юлия Соломоновна поспешно подняла их и с любовью разгладила.

– Вот, теперь опять ничего и не напишется. Каждый день впустую! – она огорченно вздохнула.

Крупенин, который только что взлетел на вершину счастья, упал оттуда со стремительной скоростью. Он не поверил собственным ушам! Жена сожалеет о том, что ждет ребенка? Не ослышался ли он?

– Да ты в уме ли, Юлия? – тихо переспросил он. – Неужто можно равнять ожидание дитя с этим… – он намеренно искал обидное слово, – марательством бумаги!

Юлия Соломоновна стала совсем белой, но теперь уже от волнения и обиды.

– Мои книги мне как дети, – едва вымолвила она. Но это уже было слишком невыносимо для сознания ее мужа.

– Нет, это немыслимо, немыслимо! Это сумасшедший дом! Я женат на безумной! – и Савва с новой силой заметался по спальне жены, как подстреленный зверь.

Юлия поспешно укрылась от мужниного гнева под складками одеяла. Она дрожала, то ли от страха, то ли от нервов, то ли от естественного недомогания.

– Значит, вы, сударыня, смеете заявлять мне, что не желаете иметь более детей, так как это мешает вашему творческому процессу, вдохновению, так сказать? – Савва не утерпел, откинул одеяло и схватил жену за плечи.

Далее он не знал, что делать с женой, трясти ли, бить головой о резную спинку кровати, душить от ярости, кричать, проклинать?

Слава богу, судьба не дала ему возможности выбора из богатого списка импульсивных деяний, о которых мы потом только горько сожалеем.

Дверь отворилась, и на пороге появился многоуважаемый тесть Соломон Евсеевич.

– Ба-ба-ба! – с нарочитой громкостью и напускным благодушием зарокотал вошедший. – И что это тут делается? Неужели ревнивый Отелло душит свою Дездемону?

На самом деле издатель, некоторое время находясь под дверью, слышал часть ссоры супругов и посчитал, что пора вмешаться. Он стучал, но его не услышали.

Крупенин оставил жену и сердито засунул руки в карманы домашнего платья. Юлия ледяной змеей выползла из-под одеяла и подставила отцу лицо для поцелуя.

– Бледна ты нынче, дружок! – стараясь выказать заботу о дочери, проворковал Соломон.

– У нас радостная новость, вы снова будете дедом, – сообщил нарочито будничным тоном Савва Нилович.

Мужчины обменялись внимательными и настороженными взглядами.

– Что ж, я очень рад! – преувеличенно бодро заявил Соломон. – Ты же знаешь, Юленька, как я обожаю своих внуков!

Наличие внуков ничего не меняло в жизнь Иноземцева, который по-прежнему числил себя по разряду женолюбцев и сердцеедов. Его гораздо больше беспокоило то обстоятельство, что Юлино материнство впрямую отразилось на благополучии и процветании его издательства. Текстов стало заметно меньше, и они поблекли. Читатель поначалу готов был по-прежнему прощать своему кумиру маленькие несуразности. Но потом интерес к Иноземцевой стал таять, как последний снег под весенними лучами солнца. Соломон все чаще наведывался к дочери, дольше и напряженней стали их разговоры – не отца с дочерью, а издателя с автором.

Соломон провел рукой по аккуратно выстриженной бороде, раздумывая, как лучше подступаться к беседе. Разумеется, он приехал опять по своей, издательской нужде. Юлия снова задержала продолжение очередного романа, читатель уже не стонет и не рвет каждый номер журнала «Словеса» в надежде почитать «новую Иноземцеву». Да и новый роман этот, увы, ни в какое сравнение с прежними не шел. О повторении успеха «Зингибера и Глицирризы» можно теперь было только мечтать. Соломон присел на край постели, погладил дочь по голове и украдкой оглянулся на зятя, ожидая, когда тот удалится. Но Савва точно закусил удила.

– Сударь, по всему видно, что вы желаете, чтобы я удалился, – заявил Крупенин.