Дама чужого сердца

– Савва Нилович, не в обиду вам, голубчик, сказано, мне и впрямь бы хотелось побеседовать с Юленькой. Вам же вовсе не интересны дела наши литературные.

– Как же-с, очень даже интересны! – Савва развернулся воинственно, всем корпусом перед тестем. – Как же мне это неинтересно, когда через Юлино сочинительство вся жизнь моя и детей наших пошла наперекосяк!

– Я полагаю, вы преувеличиваете, – стараясь не допустить ссоры, мягко заметил Соломон. Но в глазах его уже появилась сталь. – Впрочем, вы знали, что женитесь на женщине необычной. Для вас ее образ мыслей не был секретом. К тому же, как мы все полагали, и я в особенности, вы приняли тогда это обстоятельство, более того, помогли нам в очень сложный момент. Подставили, так сказать, плечо. Я рассчитывал на вас, на вашу помощь, на то, что и далее вы будете меценатом для Юлии и опорой во всем.

– Да, – зло усмехнулся Крупенин, – я разочаровал вас всех. Я не превратился в глупую дойную корову, по образу вашей злосчастной супруги. Прошу прощения за грубость выражений! Я не позволил использовать мое состояние для глупостей и баловства. Да, тогда, когда я дал денег, я рассчитывал, что это поможет мне в сватовстве. И не более того! Не более! – последние слова он почти прокричал. Юлия обмерла от эдакой откровенности, но постаралась подавить свой гнев и обиду.

– Писательницу Иноземцеву муж выкупил у отца-издателя за круглую сумму. Прекрасные заголовки бульварных газет! – саркастически заметила Юлия. – Савва Нилович, ты нынче чудно как откровенен!

– Мы оба сегодня узнали друг о друге много неприятного. – Крупенин двинулся к двери.

– Савва Нилович, – Соломон Евсеевич удержал его за локоть. – Давайте остынем. Дело нешуточное, тут конфликт серьезный. Я не хочу несчастья своей дочери. Не хочу краха ее брака, я ценю вас, поверьте. Ей-богу, поверьте в искренность моих слов. – Соломон Евсеевич тяжело вздохнул и продолжил серьезно: – Никогда не говорил такого, даже себе самому, а вам сегодня скажу. У Юлии не было порядочного отца. Увы! Приходится признать этот свой грех! Так хоть достался достойный супруг! Вы человек старинных взглядов, хоть и молодой. Однако же, подымитесь над своими воззрениями ради любви к Юлии! Ведь вы любите ее, я знаю. Я вижу! Дайте ей дышать! Дайте ей творить!

Крупенины ошеломленно слушали непростое признание Иноземцева. Юлия с неловкостью и досадой, Савва с недоверием и любопытством.

– Как же нам поступить? Мне, что ли, сесть рукописи править с нею да полуночничать в поисках сюжета? – пожал плечами Савва Нилович.

Самобичевание Иноземцева не могло не впечатлить эмоциональную натуру зятя. Соломон Евсеевич, имея сущность гибкую и артистическую, прекрасно понимал, что в данный момент можно пожертвовать гордостью, не убудет, посыпать седую голову пеплом, приняв роль непутевого отца. И тогда спектакль для одного зрителя возымеет успех!

– Зачем вам литературная поденщина? – подивился Соломон Евсеевич. – У нас для этого господин Перфильев имеется.

– А, опять этот фигляр Эмиль Эмильевич! – ужаснулся Крупенин.

– А вы глядите на него просто, без нервов, как на средство для написания вашей женой очередного шедевра, и не более того, – предложил с мягкой улыбкой Соломон Евсеевич. – Вроде как перо, или чернильница.

– Говорящая чернильница… – оживилась Юлия и стала выбираться из постели. Гроза, кажется, миновала, и впереди глядел солнечный просвет.

Крупенин понял, что проиграл битву. Теперь Содом и Гоморра будут и в его доме.

Юлия, Юлия! Ты так и не стала Крупениной, ты осталась Иноземцевой! Что ж поделаешь, от осинки не родятся апельсинки!

Савва Нилович безнадежно махнул рукой и вышел вон. А Иноземцев, подобрав с полу пустой листок, стал быстро черкать на нем распоряжение для посыльного.

Глава двадцать вторая

Лето 1911 года

Как зверь чует опасность, нюхает воздух, бегает кругами, ищет, где бы укрыться, так иной человек предчувствует беду, да не знает, что произойдет, откуда грянет. Вот только болит и тянет внутри, мается душа, тревожится. Взор блуждает, ищет ответа, ухо ловит каждое слово. Вокруг мерещится невесть что, угроза таится везде, за всяким пустяком, каждый день. А ответа нет! Сердце болит и стонет. Хочется плакать, но о чем?

Фаина Эмильевна уже который раз ловила свои мрачные мысли, как рыбак в сети, не давая им простору в сознании. Оп, схватила и прочь, прочь! Слеза набежала, быстро смахни, не дай бог, Соломон увидит. Чего воду льешь? Раздражается, не любит!

Вот и теперь они ехали на извозчике по Каменному острову, мимо нарядных домов, витрин магазинов. Она отвернулась ненароком, чтобы, не дай бог, любимый не приметил тревоги и тоски на ее лице. Остановились около чугунной затейливой решетки. Лошадь переминалась с ноги на ногу. Соломон Евсеевич подал руку Фаине, предлагая выйти. Она удивилась.

– Сюрприз, сюрприз, моя птичка! – заворковал издатель и увлек спутницу под своды богатого парадного подъезда.