Дань прошлому

Мы с Зензиновым оказались одних настроений и взглядов. И левые, и правые казались нам эмигрантами, оторвавшимися от реальной русской обстановки и жизни и строящими свои политические чертежи, исходя из собственных эмоций и воображения. Позицию циммер-вальдцев мы отвергали решительно и безусловно. Но и позиция наших ближайших друзей, односторонне заостренная, - как бы в пику пораженцам, - нас не удовлетворяла. Реальная действительность уже опровергла мечту о якобы "неизбежной" демократизации России. Этот этап благочестивых ожиданий был уже пройден, по убеждению даже весьма умеренных кругов, в патриотизме коих не приходилось сомневаться. Так, как войну вели, она не могла кончиться благополучно. Это отчетливо осознали и народные массы, и общественное мнение, и даже-некоторые из окружавших престол кругов. Но верховная власть упорно держалась за прерогативы, установленные в ее пользу основными законами 1906 г., и отказывалась идти на соглашение с Государственной Думой уже не 1 -го или 2-го призывов, а даже с верноподданой Четвертой Думой.

Несмотря на все, иногда преступные промахи в ведении войны, я, как и Зензинов, оставался убежденным оборонцем и в интересах как раз обороны считал необходимым и критиковать власть, и путем организованного давления на нее добиваться перемены в ее личном составе и в общем направлении политики.

Мы видели в этом не "среднее решение", "равнодалекое", по любимому выражению Чернова, от обеих партийных крайностей, а условие благополучного исхода войны. Наше настроение в Первую мировую войну было таким же, как оно было и во Вторую, когда мы, уже вместе с Черновым, считали необходимым поддерживать советскую власть в ее борьбе против Гитлера и одновременно с тем "давить" на Сталина, как это делали даже по отношению к Черчиллю и Рузвельту патриоты Англии и Соединенных Штатов.

Наши частные разговоры с Зензиновым получили в конце 15-го года и печатное выражение. С разрешения власти мы стали выпускать в Москве "Народную газету". Ближайшее отношение к ней имели Зензинов, Маслов, Семен Леонтьевич, кооператор и последний по счету министр земледелия Временного Правительства, и Исаак Захарович Штейнберг - тот самый.

Будущий наркомюст при Ленине был в то время убежденным оборонцем и, вероятно, сам изумился бы, если бы кто-нибудь предсказал, что не пройдет и двух лет, как он станет требовать заключения немедленного мира, примет активнейшее участие в разгоне Учредительного Собрания, а потом выпустит книгу, в которой выдаст себя за "благое начало революции" и наречется "Дантоном русской революции".

Жизнь "Народной газеты" была, конечно, краткотечна. Та же власть, которая ее разрешила, через месяц ее и прикрыла. Тем не менее факт остается - в самодержавной России в разгар войны могла целый месяц легально выходить газета, в которой участвовали знакомые всё эс-эровские лица. Помимо названных, там писали: Черненков, Борис Николаевич, сын известного статистика, саратовский кооператор Минин, Александр Аркадьевич, я, под фамилией Вен. Марков, и др.

К этому же приблизительно времени относится и первое мое знакомство с А. Ф. Керенским. Он пришел вместе с Зензиновым на завтрак в "Альпийскую розу" на Софийке. Явился еще мой былой сокамерник по Пятницкому участку, кооператор Беркенгейм. Керенский был уже всероссийской знаменитостью, как наиболее крайний и яркий оратор Государственной Думы. Он держался очень просто. Однако, серьезного разговора не вышло. Как часто бывает при первой встрече, все несколько стеснялись друг друга и больше присматривались и прислушивались. Дело ограничилось тем, что Керенский поделился сведениями, которые имел о положении на фронте и в Петербурге. Особенного впечатления он не произвел.

Другим было впечатление от неожиданного выступления Керенского в московской городской думе на съезде представителей городов для обсуждения вопроса о продовольствовании городского населения. Председательствовал коллега Керенского по Государственной Думе, московский голова и главноуполномоченный Союза городов Челноков. Во время обсуждения произнесены были и политические речи - Родичевым и Маргулиесом, Мануилом Сергеевичем. Оба они были отличные ораторы и произвели впечатление на аудиторию. Неожиданно я увидел, что в зале оказался Керенский. Он поднялся и попросил слова. Челноков явно не хотел, чтобы тот говорил, - может быть, опасался, как бы слишком резкая речь не сорвала собрания.

- Вы откуда? - обратился он к просившему слова, видимо, желая ему отказать по формальным основаниям.

- Оттуда же, откуда и вы, - вызывающе отозвался Керенский, имея в виду, что оба они члены Государственной Думы.

- Нет, пояснил Челноков, на каком основании вы хотите говорить на совещании городских деятелей, обсуждающих продовольственный вопрос?

- Как потребитель города Саратова, - сострил Керенский.

В переполненном зале послышался хохот. Челноков, не то смутившись, не то растерявшись, решил не настаивать:

- Пожалуйста.