Дань прошлому

Таким был приезд принца Ольденбургского, генерал-инспектора санитарной части. Он был грозой полевых и тыловых госпиталей и носил прозвище "Сумбур паша" за строптивый и чрезвычайно взбалмошный нрав.

Меня предупредили не попадаться ему на глаза: принц не терпит евреев, в особенности евреев-интеллигентов, и встреча с ним может кончиться плачевно для меня. И должно было так случиться, что, поднимаясь по какой-то лестнице, где принцу никак не полагалось быть, я вдруг столкнулся с целой процессией, спускавшейся по той же лестнице. Впереди шел седой генерал. За ним все прочие. Я вытянулся во фронт - ступени лестницы не способствовали четкости движения и замер. Мимо проплыла грузная фигура, опиравшаяся на палку, бросила на меня недобрый испытующий взгляд и, глядя себе под ноги, чтобы не оступиться, проследовала дальше. Напасть миновала без дальнейших для меня последствий.

Тем не менее моей военной службе положен был вскоре конец. Это случилось за несколько недель до майского прорыва Макензеном юго-западного фронта близ Горлицы на Карпатах. Главковерх вел. князь Николай Николаевич приказал немедленно откомандировать всех нижних чинов с высшим образованием в военные училища на предмет подготовки к офицерскому званию; лиц же иудейского исповедания, производству в офицеры не подлежащих, немедленно направить на передовые позиции. Приказ подлежал беспрекословному выполнению и, как было предписано, в экстренном порядке. Гальцов, Живаго и Леман в тот же день собрали свои пожитки и уехали, чтобы получить в штабе назначение в военные училища.

Я выжидал, когда и куда меня отправят. Откровенная "дискриминация", которой я подвергся со стороны высшего начальства за то, что я не христианин, была оскорбительна и никак не поощряла моей лояльности. Положение осложнялось еще тем, что жена была в положении, - что не могло не вызывать тревоги в силу ее общего физического состояния. Настроение было мрачное, - никакого просвета я не видел. Я не подозревал, что "дискриминация", или немедленная отсылка меня на передовые позиции ударила не только по моему сознанию.

Она поразила и воображение главного врача Вьеверовского. Властью начальника части он назначил комиссию из трех врачей для освидетельствования моей годности к фронтовой службе.

Комиссия не удовольствовалась опущением нижнего моего века, по примеру генерала в Лефортовском госпитале, а произвела точное измерение моей близорукости и обнаружила аномалию глаз, которая, согласно правилам приема на военную службу, освобождала от нее. Всё это произошло совершенно неожиданно. Вьеверовский ни о чем со мной не говорил. Только прощаясь через три дня, за которые вся процедура была проделана и оформлена, и протянув мне руку, уже как штатскому, - младшему унтер-офицеру в запасе, - Вьеверовский пожелал мне всего лучшего.

До меня доходили слухи, что имевшие с главным врачом какие-то счеты уже после моего отъезда написали кому следует донос о незаконном освобождении меня от службы. Проверить это я не мог: может быть, и доноса никакого не было, а, может быть, ему не дали хода. Во всяком случае, ко мне никто ни с чем в связи с моим освобождением никогда не обращался. И с д-ром Вьеверовским я никогда больше не встречался.

Но в памяти навсегда сохранилась глубокая признательность за его благородный и мужественный поступок. Лично со мной никак не связанный, Вьеверовский от начала до конца действовал на свой риск и страх. Ему я был обязан тем, что, вопреки приказу вел. кн. Николая Николаевича, очутился, вместо передовых позиций отступавшей после прорыва армии, в родной Москве.

6

Жизнь в Москве началась безрадостно - с операции, которой подверглась жена. И с той поры болезни и операции, можно сказать, уже не оставляли ее никогда. Когда кончились операции - за шесть лет четыре, - открылись болезни сердца: грудная жаба, порча сердечного клапана, тромбоз. Поразительна была не только выносливость, но и способность отвлекаться от минувших болей и не думать о предстоящих, как только "жаба" или другая болезнь "отпускала". Наш дядя, любивший острить, называл свою племянницу - "Манька-встанька" по аналогии с известным "Ванькой-встанькой", неизменно принимавшим первоначальное положение, как бы его ни опрокидывали.

Отсутствию мнительности, быстрому забвению пережитого и покорности пред грядущим обязаны мы тем, что, как ни жестоки были приступы боли, они только на время омрачали наше существование. К осени 15-го года жена настолько поправилась, что я вернулся к своим интересам и делам.

Людей, осведомленных о том, что делается в "сферах" или на командных постах на фронте, я встречал мало. Но и до меня доходили - впервые за время войны - недовольство ею и нарекания на то, как ее ведут. После первоначальных успехов военная катастрофа в мае-июне 15-го года оказалась особенно неожиданной. Армия стремительно откатывалась по всему фронту: очистила "братскую" Галицию, Польшу, Литву, Западную Белоруссию.