Дань псам (ЛП)

Он пытался успокоить Чаура, но тот, хоть и дурачок, легко уловил оттенок неодобрения в голосе, тем более Баратол не особенно и старался скрыть неодобрение — что же, он имел на это право, он был потрясен внезапностью событий! — и теперь громадное дитя будет голосить до полного изнеможения, а изнеможение наступит ох как нескоро…

В двух улицах до гавани трое стражников в тридцати шагах позади них внезапно разразились криками; охота пошла по — серьезному. К удивлению Баратола, Чаур вдруг замолчал. Кузнец на бегу подтащил его поближе. — Чаур, слушай. Иди назад на корабль — понял? Назад на корабль, к леди, понял? Назад к Злобе — она тебя спрячет. На корабль, Чаур, понял?

Чаур Кивнул. Глаза его были красными, по щекам текли слезы, лицо опухло.

Баратол толкнул его: — Иди один — я тебя догоню. Иди!

И Чаур пошел, пошатываясь и расталкивая людей, пока перед ним словно чудом не открылся проход.

Баратол повернулся, готовясь задать взбучку троим стражникам. Нужно дать Чауру хоть сколько — то времени…

Он управлялся вполне успешно — кулаки и сапоги, локти и колени — и если бы не прибывшие подкрепления, он остался бы победителем. Шестерых на одного оказалось слишком много, и его повалили на землю, забили почти до потери сознания.

Случайная мысль проплыла сквозь миазмы боли и смятения, пока его тащили в ближайшую каталажку. Он уже видывал камеры. Там не так уж плохо, пока дело не доходит до пыток. Да он мог бы устраивать экскурсии по тюрьмам — из страны в страну, с континента на континент. А всего — то хотелось основать кузницу без разрешения местной Гильдии.

Что может быть проще?

Затем обрывки размышлений уплыли и его, хотя бы на время, благословило забытье.

* * *

— … и это великая глупость с нашей стороны, милый Резак, видеть все свои ошибки, но не находить в себе сил их исправить. Мы сидим, отупев от отчаяния, и при всей своей гениальности, всей своей чувствительности и необычайной способности видеть истину вещей тонем, словно улитки в половодье — цепляясь за насиженный камень и с ужасом ожидая момента, когда нас от него оторвет. Перед лицом страшного бедствия мы всего лишь цепляемся за место.

Можешь ли ты вообразить мир, в котором все преступления наказываются, в котором правосудие воистину слепо и не протягивает рук, готовясь радостно склониться под весом денег и влияния? Мир, в котором человек принимает ответственность за все свои ошибки, небрежности, за жестокие следствия равнодушия и лени? Нет, мы всё скорее убегаем и кружимся, пляшем и вертимся, впадая в круговерть плясобега, пока ноги не станут размытыми пятнами! Наши души превратились в тени, снующие в хаотическом несогласии. Мы поистине мастера уверток — не сомневаюсь, прежде это было способностью к выживанию, хотя бы в физическом смысле, но прилагать инстинкты к деяниям души — вот самое ужасное преступление против морали. И мы совершаем его снова и снова, чтобы продолжить существование. Итак, вот доказательство, что способность к выживанию может обращаться в свою противоположность и, отрекаясь от морали, мы обретаем тупое, жалкое, пустое выражение, пример которого Крюпп видит ныне напротив себя.

— Извини… что?

— Милый Резак, это тяжелый день. День неправильных решений и недопониманий, день неудач и убожества. День, в который мы скорбим о неожиданном, разверзнутой пасти «слишком поздно», глотающей нелепые решения, глотающей сами звезды. Если бы мы были истинно смелыми, мы с великим безрассудством шагнули бы в бездну, на высокую и шаткую тропу богов и, увидев то, что видят они, смогли бы наконец осознать безумие борьбы, абсурдность надежды, и шагнули бы за край, плача по темному будущему. Мы рыдали бы, друг, рыдали бы.

— Может, насчет убийства я знаю все, — пробубнил Резак, уставив остекленевшие глаза в кружку, которую сжимал в руках. — И может, ассасины не тратят времени на мысли, заслужила жертва смерть или нет. И даже на мысли вообще. Монета в руках или любовь в сердце — у награды так много… оттенков. Но этого ли она хочет на деле? Или это какой-то мгновенный… всплеск, как будто лопнула фляжка, которую вовсе не намеревались открывать… вино течет, руки красные, всё… красное.

— Резак, — сказал Крюпп тихим, но решительным тоном. — Резак. Ты должен выслушать Крюппа. Ты должен услышать… он покончил с блужданиями, испил свою долю ужасной и горькой беспомощности. Слушай! Резак, есть пути, по которым нельзя ходить. Пути, с которых нет возврата, как бы сильно ты не желал, как бы громко не кричала душа. Дорогой друг, ты должен…

Резак вздрогнул и вскочил. — Она не могла иметь в виду, — сказал он. — Она не могла намекать… Будущее, ей расписанное… волшебная сказка. Конечно, так и будет. Должно быть. Нет, нет и нет. Но все же…

Крюпп следил, как молодой человек уходит, как Резак проскальзывает в двери «Феникса» и пропадает из вида.