Даниэль Деронда

– Ты правду сказала или пошутила насчет того, что мистер Деронда испортил тебе игру?

– О, просто случилось так, что, едва начав проигрывать, я заметила, как он смотрит на меня, – небрежно ответила Гвендолин. – Я обратила на него внимание.

– Ничего удивительного. Поразительно красивый молодой человек. Он заставляет вспомнить итальянские картины. Даже не зная, можно без труда догадаться, что в его жилах течет чужеземная кровь.

– Это действительно так? – уточнила Гвендолин.

– Во всяком случае, так утверждает миссис Торринг-тон. Я специально спросила, кто он, и она ответила, что его мать была знатной иностранкой.

– Его мать? – быстро переспросила Гвендолин. – В таком случае кто же отец?

– Ну… все говорят, что, хоть он и считается племянником, на самом деле – сын сэра Хьюго Мэллинджера, который его воспитал. Леди Торрингтон утверждает, что если бы сэр Хьюго мог распорядиться наследством по собственному разумению, то оставил бы поместья мистеру Деронде, так как законного сына у него нет.

Гвендолин молчала, однако матушка заметила, какое сильное впечатление произвели ее слова, и пожалела, что передала сплетню. По здравом размышлении сведения показались ей недостойными слуха дочери, которую миссис Дэвилоу старалась оградить от всего, что называла знанием жизни, и тем более не желала посвящать в это знание сама.

В сознании Гвендолин мгновенно возник образ неизвестной матери – несомненно, темноглазой и скорее всего печальной женщины. Ни одно лицо не могло напоминать Деронду меньше, чем висевший в Диплоу, на стене гостиной, исполненный пастелью портрет сэра Хьюго. Немолодая темноглазая женщина властно завладела ее мыслями.

Ночью, лежа в постели, при тусклом свете ночника, Гвендолин спросила:

– Мама, у мужчины всегда бывают дети до брака?

– Нет, дорогая, нет, – ответила миссис Дэвилоу. – Почему ты так решила?

– Если бы это было так, я должна была бы знать, – негодующе заявила Гвендолин.

– Ты думаешь о мистере Деронде и сэре Хьюго. Но это крайне необычный случай, дорогая.

– А леди Мэллинджер знает?

– Знает вполне достаточно, чтобы чувствовать себя спокойно. Это очевидно, потому что мистер Деронда постоянно живет с ними.

– И люди не думают о нем дурно?

– Конечно, он находится не в самом выгодном положении – совсем не то, как если бы был сыном леди Мэллинджер, – он не обладает правом наследования и не имеет высокого положения в обществе. Но люди вовсе не обязаны что-то знать о его рождении. Сама видишь, как хорошо он принят.

– Интересно, знает ли он о своем происхождении и сердится ли на отца.

– Милое дитя, почему ты об этом думаешь?

– Почему? – горячо повторила Гвендолин, садясь в постели. – Разве дети не имеют права сердиться на родителей? Как они могут повлиять на их решение жениться или не жениться?

Произнеся эти слова, Гвендолин вспыхнула и упала на подушку – не столько от запоздалого чувства, что мать может подумать, будто дочь упрекает ее за второй брак, сколько от осознания, что вынесла приговор собственному браку.

Разговор оборвался. Пока не сморил сон, Гвендолин боролась с доводами против предстоящего замужества – доводами, теперь подступившими с новой силой, неожиданно отражаясь в истории человека, имевшего с ней какую-то таинственную близость. Характерно, что среди множества сомнений ни разу не встал вопрос о том, что она приняла предложение Грандкорта как от человека, за которого ей было удобно выйти замуж, но ни в малейшей степени не как от человека, с которым будет связана супружеским долгом. Конечно, взгляды и рассуждения Гвендолин отличались незрелостью, но множество жизненных трудностей и испытаний настигают нас исключительно из-за незрелости. Чтобы судить мудро, необходимо понимать, как видят обстоятельства те, кто мудростью не обладает. Именно такое ви́дение и формирует значительную часть мировой истории.

Утром Гвендолин ожидало двойное волнение. Во-первых, она собиралась на охоту, вопреки всем правилам светских приличий. К счастью, выяснилось, что миссис Торрингтон согласилась сопровождать молодую леди. Во-вторых, она мечтала о новой встрече с Дерондой, интерес к которому до такой степени обострился, что Гвендолин надеялась увидеть в его внешности нечто новое, не замеченное прежде, как это случается с признанными знаменитостями.