Даниэль Деронда

Еще несколько месяцев назад подобное письмо вызвало бы у Даниэля крайнее раздражение: романтические рассуждения о Майре показались бы ему настолько неприятными, что не помогло бы даже сочувствие к другу, которого ожидало вероятное разочарование. Однако сейчас все обстояло иначе: Майра переехала к брату, а в жизни Деронды произошли перемены, увенчавшиеся откровением о его происхождении. Отныне будущее неизбежно представало в новом свете и влияло на восприятие прошлого и настоящего, поэтому разговоры Ганса о надежде показались Даниэлю не позорным абсурдом, вызывающим негодование, а исключительно экстравагантным птичьим танцем. Он мог бы испытать сожаление по поводу предстоящих страданий друга, если бы верил в страдание как возможный исход. Однако Ганс Мейрик не относился к числу людей, в чьем сердце любовь могла пустить корни настолько глубокие, чтобы обратить разочарование в горе. Натура его отличалась беспокойством, готовностью ко всему новому и живостью воображения, способного нарядить печаль в карнавальный костюм. «Он уже начинает играть в любовь; начинает воспринимать роман как комедию, – подумал Деронда. – Он прекрасно понимает, что шансов у него нет. Вполне в его духе не думать о том, что мне могут быть неприятны его излияния о любви к Майре. Бедный Ганс! Если бы нам с ним довелось вместе оказаться в огненной стихии, он начал бы стонать и кричать, как древний грек; ему и в голову не пришло бы, что мне так же плохо и страшно. И все-таки он добросердечен и нежен, но никогда не заботится о других, а занят исключительно собой».

Думая подобным образом, Даниэль охладил душевный пыл, вызванный наивной экспансивностью Ганса. Что же касается отъезда Гвендолин с мужем за границу, он решил, что это, возможно, последствия их странного и неловкого прощания с ней. Однако одна фраза в письме друга вызвала острую тревогу, а именно таинственная грусть Майры, которую та пыталась скрыть. Объяснение Ганса не убедило Деронду, и он начал искать другие причины. Не случилось ли что-нибудь во время его отсутствия? Не испытывала ли Майра страх перед некими угрожающими ей в будущем обстоятельствами? А может, вопреки своей обычной сдержанности, Мордекай поведал сестре об особых надеждах на Деронду? И восприимчивая, чуткая Майра испугалась, что Даниэль относится к брату не с искренним уважением, а скорее с унизительной жалостью?

В своих рассуждениях Деронда не ошибся в главном: Майра всегда, хотя и тайно, протестовала против покровительственного обращения с нею людей во все моменты жизни – до встречи с ним. И даже искренняя благодарность, которую она старалась выражать, при всяком удобном случае восторженно отзываясь о великодушии своего благодетеля, питалась прежде всего сравнением его обращения с нею с обращением других людей. Способность к тонким чувствам позволяла Деронде проникать в подобные секреты. Однако, предположив, что Мордекай нарушил обычную сдержанность, он ошибся. Никто, кроме самого Деронды, не услышал от старика ни слова об истории их отношений и о возлагаемых им надеждах. С одной стороны, Мордекай не считал возможным без особых причин рассуждать на эти неприкосновенные темы, а с другой – чувствовал, как Деронда боится любых разговоров о своем рождении.

– Эзра, почему мне все время хочется разговаривать с мистером Дерондой так, как будто он еврей? – спросила однажды Майра.

Мордекай ответил с улыбкой:

– Думаю, дело в том, что он относится к нам по-братски. Он очень не любит, когда речь заходит о различии вероисповеданий.

– Мистер Ганс говорит, что он никогда не жил со своими родителями, – продолжила Майра, для которой этот факт биографии Деронды представлял особую важность.

– Не пытайся выяснять подобные вопросы у мистера Ганса, – посоветовал Мордекай. – Даниэль Деронда сам поведает все, что нам нужно о нем знать.

Майра получила такую же отповедь, как когда-то Деронда, пытавшийся выяснить семейную тайну Коэнов, однако подобным упреком со стороны Мордекая только гордилась.

– Я не знаю ни одного человека, способного сравниться с моим братом, – призналась она миссис Мейрик, заглянув однажды в Челси по пути домой и, к радости, застав ее одну. – Трудно представить, что он принадлежит к тому же миру, что и люди, среди которых мне пришлось жить прежде. То мое существование напоминало сумасшедший дом, а жизнь Эзры кажется наполненной добром, хотя он и много страдал. Мне стыдно, что я хотела умереть от временного и незначительного горя. Его душа огромна, и потому он не может желать смерти, как желала ее я. Он дарит то же чувство, какое я испытала вчера, когда, усталая, возвращалась домой по парку. Только что прошел небольшой дождь, и сразу вышло солнце, осветив траву и цветы. Все в небе и под небом выглядело таким чистым и прекрасным, что утомление и неприятности показались ничтожной мелочью, и я ощутила спокойствие и надежду.