Даниил Андреев

«А так как все это действие совершается в страстную неделю, и главный отличительный знак этого сообщества – крест, увитый розами, легко можно предвидеть, что запечатленная пасхальным днем вековечность повышенных человеческих состояний во всей своей утешительности обнаружилась бы и здесь…»

В этом изложении мы видим присутствие мотивов, близких Андрееву, но важнейшие для него – соединение религий, мистическое содружество двенадцати рыцарей-монахов, образ розы и креста.

Замысел «Тайн» Рачинский, истолковывая поэму, связывал с загадочным орденом розенкрейцеров, с преданиями о котором Гёте был хорошо знаком, но подчеркивал, что в обители Монсеррат нет оснований видеть Монсальват с Граалем, хотя простец монах и может напомнить отдаленно вагнеровского Парсифаля. Небезынтересным для Андреева могло быть и замечание Рачинского, что «из креста и розы роза была ближе великому поэту, создавшему… тот величественный гимн Богоматери, каким является вся последняя сцена “Фауста”…».²⁵⁸ Тем не менее в «Песни о Монсальвате» Даниила Андреева ощущается если не влияние, то отзвук «символистского» замысла Гёте.

7. Грааль

Вдова поэта считала «Песнь о Монсальвате» юношеской поэмой. Согласиться с этим трудно, несмотря на то, что поэма осталась незаконченной и ее нельзя отнести к главным удачам поэта. Во-первых, «Песнь о Монсальвате» он задумал на рубеже тридцатилетия; во-вторых, слишком дорог был поэту замысел, не оставлявший его на протяжении трех лет.

Сказание о Святом Граале имеет сложную, до конца не выясненную историю. В кельтском мифе лишь один из его истоков. В XII веке оно предстало во французской литературе сочинением Кретьена де Труа «Персеваль, или Повесть о Граале», затем в немецкой романом Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль», по сюжету которого в 1882 году Вагнер написал знаменитую оперу²⁵⁹

. Предание таково. Иосиф Аримафейский, член синедриона и тайный ученик Христа, после распятия, как повествуется в Евангелии от Иоанна, выпросил Его тело у Пилата и предал погребению. Согласно средневековому преданию, он и собрал кровь Иисуса Христа в Чашу. Чаша была вознесена на небо, а затем вручена ангелом Титурэлю и хранится в таинственном замке – Святом Граале. Отыскать замок и обрести Чашу могут лишь чистые сердцем.

Предание о Граале, известное по рыцарским романам, как считается, восходит к эзотерическим сказаниям и христианским апокрифам, таким как «Евангелие от Никодима». Но сказались на андреевской «Песне о Монсальвате» не эзотерические источники, а опера «Парсифаль», откуда и большинство действующих лиц, и название замка с Граалем. Вагнер связывал с легендой о Граале и «Нибелунга», поэтому его оперный цикл «Кольцо нибелунга» и «Парсифаль» предстают частями единого романтизированного национального мифа. Но главное, что их объединяет, – сосредоточенность на изображении борьбы сил Света и Тьмы. Вагнеровские оперы – мистерии, и Андреев именно так их воспринимает. А в «Розе Мира» миф о Граале становится частью его собственного мифа.

Среди действующих лиц «Песни о Монсальвате» названы брамин Рамануджа и буддийский монах Миларайба, которые должны по логике сюжета прийти к Граалю вместе с христианами. И это первая, но целенаправленная попытка Андреева соединить Восток и Запад, «лепестки» разных вер. Не случайно введены в поэму и служители замка тьмы и гибели – военачальник араб Аль-Мутарраф и первый из двенадцати зодчих Клингзора – Бар-Саамах. Но в завершенных частях поэмы о Раманудже, Миларайбе и Бар-Саамахе не говорится, хотя очевидно, что именно с их появлением и должны были разрешаться главные коллизии. Но, кажется, сюжет исчерпал себя, не дойдя до задуманной развязки.

Обдумывая поэму, Даниил Андреев пережил миф о Граале по-своему. Для него он стал одним из символов западноевропейской культуры, определившим и высветившим многое. В «Розе Мира» он объясняет:

«Если Монсальват перестал быть для нас простым поэтическим образом в ряду других, только чарующей сказкой или музыкальной мелодией, а приобрел свое истинное значение – значение высшей реальности, – мы различим его отблеск на готических аббатствах и на ансамблях барокко, на полотнах Рюисдаля и Дюрера, в пейзажах Рейна и Дуная, Богемии и Бретани, в витражах-розах за престолами церквей и в сурово-скудном культе лютеранства. Этот отблеск станет ясен для нас и в обезбоженных, обездушенных дворцовых парках короля-солнца, и в контурах городов, встающих из-за океана, как целые Памиры небоскребов. Мы увидим его в лирике романтиков и в творениях великих драматургов, в масонстве и якобинстве, в системах Фихте и Гегеля, даже в доктринах Сен-Симона и Фурье. Потребовалась бы специальная работа, чтобы указать на то, что могущество современной науки, чудеса техники, равно как идеи социализма, даже коммунизма, с одной стороны, а нацизма – с другой, охватываются сферой мифа о Монсальвате и замке Клингзора. Ничто, никакие научные открытия наших дней, кончая овладением атомной энергией, не выводят Северо-западного человечества из пределов, очерченных пророческой символикой этого мифа».