Дар

О’кей, наряду с зубовным отвращением и смятением чувств была у этого социально-стоматологического репортажа еще одна проблема: анонимное денежное пожертвование. Никогда прежде я не спекулировал на этом. Но на сей раз поймал себя на том, что прямо-таки стараюсь подманить его, что приводило к омерзительным, похожим на пластиковые цветы формулировкам типа: «сострадательные врачи», «их добрые сердца» или «их жертвенное служение доброму делу». Время от времени у меня пальцы сводило от страха: а вдруг спонсорскую помощь получит совсем другой из трех представленных проектов, а вовсе не зубной кабинет Норы, Ребекки и Ко. И Ребекка отреагирует на это лаконичным и вымученным:

– Все равно спасибо за усилия, и привет от Норы.

– А как насчет нашей следующей встречи? – заикнусь я еще раз.

– Запись, пожалуйста, по телефону в приемные часы. Мне очень жаль, Герольд.

Нет, так:

– Мне очень жаль, Гери, но я не могу делать для тебя исключение.

Да, это были бы последние слова Ребекки. И поэтому я с отвратительным чувством уже в третий раз взялся переделывать репортаж под благотворителя.

Дар от Энгельбрехтов

Репортажи вышли один за другим в трех номерах «Нового времени»: в понедельник – «Ценерхаус», во вторник – «Страна сказок», в среду – «Левая рука».

После этого мне на короткое время стало получше. В среду я проснулся довольно рано, взял из подвала велосипед и поехал в Вильгельминенберг, расположенный на высоте почти четырехсот метров, но поехал не на самом велосипеде, а на автобусе, я ведь не собирался добиваться титула «горного козла» среди профессиональных велогонщиков. Но наверху я действительно сел в седло и катился вниз вдоль всей Йоханн-Штаудштрассе, это было тяжело, ведь то и дело приходилось резко тормозить на поворотах, чтобы не угодить в Дунай. Дома я высоко расположил свои натруженные кости и попытался не думать вообще ни о чем. Про меня, к сожалению, все забыли, Мануэль не появлялся из-за школьной экскурсии. Вечером я ненадолго нырнул в бар Золтана, потом снова вынырнул и в конце концов полностью ушел на дно.

В четверг – Мануэль где-то пропадал с друзьями после тренировки, а мне его теперь изрядно не хватало – я окопался дома, газет не читал, новостей не слушал, никакие гаджеты не включал, был недоступен, а после первых снежных хлопьев сезона, которые заплясали перед уличным фонарем, был считай что совсем отрезан от внешнего мира.

* * *

В пятницу я временами был недоступен даже себе самому. Я клялся больше никогда не отдавать в печать ни одного очерка социальной направленности, подписанного моим именем и спонсируемого десятью тысячами евро. Достижение было мучителем моего образа мыслей, давление – страшным врагом души. А уж если они объединялись в одно давление результативности, я переставал быть человеком и больше не мог выносить сам себя, так было со мной еще в школе. Последняя бутылка шнапса была, к сожалению, давно полупуста – нет, не полна наполовину, но однозначно полупуста. А ведь обычно я был скорее оптимистом, и уж при наличии спиртного – тут вообще могло дойти до самых розовых оттенков приукрашенной действительности. Но вот на сей раз ничто не удержало меня от того, чтобы по-настоящему мрачно глянуть в современность, в будущее, а поверх них – якобы свысока – в Ничто.

* * *

Из агонии меня вырвало в какой-то момент карканье дверного звонка. У Мануэля был свой ключ, но он его, видимо, забыл или потерял. Ни на кого другого я в принципе не мог подумать.

– Добрый день, дорогой сосед, я не хотела бы вам помешать, – сказала госпожа Энгельбрехт.

Господин Энгельбрехт стоял рядом с ней плечом к плечу и делал вид, что он тоже не хотел бы мне помешать. Из всех людей, на которых я в принципе не мог подумать, старые Энгельбрехты, живущие у меня за стеной, были теми, на кого я не мог подумать вообще никогда.

«Что я могу для вас сделать?» – хотел спросить я, но не смог. Энгельбрехты много раз писали на меня заявления за шум – только из-за того, что я спотыкался на лестнице, ну и, может быть, потом не совсем красиво комментировал это: должно быть, и не очень тихо.

– Да, слушаю вас? – сказал я.

Вид у обоих был какой-то просветленный, как у поздно призванных христиан, которые стали свидетелями явления Девы Марии.

– Господин Плассек, я только что услышала в новостях, и вот я подумала, я и мой муж, мы теперь должны высказать, мы должны сказать то, что уже давно думаем, а именно, как сильно мы восхищены и как счастливы и как горды, что мы с вами дверь в дверь…

– Что вы услышали в новостях? – перебил я.

– О новых пожертвованиях, – сказала она.

Она сказала во множественном числе: «пожертвованиях».

– Два новых пожертвования? – не поверил я.

– Три новых пожертвования, тридцать тысяч евро в общей сложности, не так ли, Оскар? В новостях об этом было много, и они шли первой строкой, еще раньше, чем про диверсию в Сирии, и вы, господин Плассек, вас опять называли по имени, с большой похвалой отзывались о ваших очерках, которые снова привели к спонсорским взносам, – поделилась она.

– О каких очерках? – уточнил я.