Дар

Она казалась очень расстроенной; на мой взгляд, ей следовало выпить шнапса, но до этого она должна была дойти сама. А то, в чем сейчас нуждался я, в обычные стаканы, пожалуй, и не разольешь.

– С Бертольдом никогда не было никаких разговоров. Откуда у него деньги, как он их наращивает, где они лежат, что он с ними делает – все это меня никогда не интересовало. Деньги меня никогда не интересовали. Бертольд меня никогда не интересовал. Он живет в другом мире, от которого меня тошнит. К сожалению, он живет там с моей бывшей женой. И с Флорентиной. Я уже рассказывал тебе про Флорентину? Это моя малышка. Ну, теперь она уже не такая и малышка…

Тут я предпочел замолчать, заметив, что мой голос больше не слушается меня. Только про маму сейчас не думать, или про Мануэля, или про Паевых, или про Ребекку, да и про Энгельбрехтов тоже, как они стояли у меня в дверях, с золотыми дукатами.

– Вот дерьмо, – выругался я.

Клара кивнула, она была совершенно того же мнения. Потом мы какое-то время просто сидели молча, потому что «дерьмо» стояло в воздухе само по себе и никто не нуждался в дальнейшем объяснении.

– Как ты думаешь, в этом деле действительно что-то есть? То есть можно ли ожидать чего-то такого от Бертольда Хилле? – спросила она наконец.

– От Бертольда Хилле можно ожидать чего угодно, – сказал я.

Хотя я не мог себе представить, чтобы он мог прийти к мысли назначить провозвестником счастья именно меня, разве что… разве что… разве что его попросила об этом Гудрун… Тут у меня в голове промелькнула недобрая мысль.

– Мне срочно надо переговорить с Гудрун, – я вскочил и бросился к двери.

– Стой, пока ты не ушел, скажи, пожалуйста, как нам реагировать. Что мы должны написать?

– Лучше всего правду, – пришло мне в голову.

– Очень хорошо. А что есть правда?

– Что мы ее не знаем, – сказал я.

Она смотрела на меня в отчаянии. Одно дело выдавать слухи за правду – для журналиста это было бы детской забавой. Но написать о правде, которую не знаешь, – это выходило далеко за пределы того, для чего предназначена журналистика. И это, к сожалению, относилось и к приличным газетам – таким, как «Новое время».

Гудрун отделяет личное от делового

Гудрун как будто ждала меня, хотя уже тринадцать лет я больше не являлся без предупреждения ни на ее порог, ни в ее жизнь. У нее были зареванные глаза, а сцена нашего приветствия напомнила мне о тех ужасных временах, когда мы жаркими объятиями пытались преодолеть крах наших любовных отношений – словно изнуренные боксеры, которые ищут спасения в клинче, поскольку сейчас грядет нокаут.

Правда, я тут же успокоился, поскольку почувствовал, что Гудрун не могла подложить мне такую свинью, какую я было заподозрил: будто она повелела своему помещику сделать из меня звезду журналистики и подсунуть мне под маской милосердного благодеяния его грязные деньги, чтобы в доме Хилле я больше не выступал в роли просителя и чтобы дочурке Флорентине не пришлось всю жизнь страдать оттого, что ей достались гены спившегося неудачника. Нет, Гудрун не могла меня так унизить.

– Хочешь виски? – спросила она, видимо потому, что сама его хотела.

– Да, с удовольствием, я ведь так и так еще не завтракал, – ответил я.

Подобные замечания она никогда не находила веселыми и в менее удручающих ситуациях, потому мы и не подходили друг другу. Не только потому, но и потому тоже.

Налив порядочную взрослую порцию, чтобы я какое-то время был занят самим собой, она приступила к пространному монологу.

– Герольд, поверь, я ничего про это не знала, на меня это все обрушилось как гром среди ясного неба. Я чувствую себя захваченной врасплох – так же, как и ты. Сегодня рано утром мне позвонил папа и все рассказал. Он обо всем узнал от старого Кунца. У них там тоже, естественно, черт знает что творится. Я думала, свихнусь, когда услышала, что напечатано в «Людях сегодня». Разумеется, я тут же попыталась связаться с Бертольдом, но попадаю только в его голосовую почту, это сводит меня с ума. Он по делам в Дубаи, то есть, я думаю, он как раз сидит в самолете на Франкфурт. Возможно, он еще даже не знает о том, что его ждет. Его хватит удар, когда он узнает…

– То есть ты не думаешь, что он как-то замешан в спонсорском деле?

– Нет. Это невозможно. Этого не может быть. Бертольд – не тот человек, кто делает такие вещи, – ответила она.

– А счет в Лихтенштейне? И крупные суммы, которые он с него снимал? Что, Бертольд не тот человек, кто делает такие вещи? – спросил я.

– Это наверняка не имело ничего общего с пожертвованиями.

– Собственно, это не мое дело, но для чего один-единственный человек снимает так много денег? Для чего они ему? Он что, хочет купить остров? Или собирается построить египетскую пирамиду?

– Послушай, Герольд. Меня никогда не занимали такие вещи. Мы всегда строго отделяли одно от другого – личное и деловое. Свои профессиональные операции он всегда совершал в одиночку и держал это при себе. Он не хотел грузить этим меня и семью.

– Весьма чутко с его стороны.