Дар Гумбольдта

Я замер посреди довольно сильного потока. Машины загудели, разозленные водители с проклятиями высовывались из окон. Кантабиле швырнул вторую биту в салон «тандерберда», подскочил ко мне и грубо схватил за плечо. Он вел себя так, будто я заслуживал смертной казни. Я сразу же достал деньги и протянул ему. Но он даже не взглянул на них. Разъярившись еще больше, он толкнул меня на тротуар к ступеням бани, протащил мимо вздрагивающих красно-бело-синих цилиндров, зазывавших посетить парикмахерскую, и направил внутрь, мимо каморки кассира и дальше по грязному коридору.

— Шагай, шагай, — подталкивал меня Кантабиле.

— Куда ты идешь?

— В сортир. Где он?

— Возьми деньги.

— Я сказал в сортир! В сортир!

И тут я понял: у него неожиданно взбунтовался кишечник, Кантабиле срочно нужно в туалет, и мне придется пойти вместе с ним. Он не мог позволить мне подождать на улице.

— Хорошо, — кивнул я, — не волнуйся, я тебя провожу.

Он пошел за мной через раздевалку. На входе в уборную двери не было. Только на индивидуальных кабинках. Я подтолкнул Ринальдо вперед и собрался сесть на скамеечку в раздевалке, но Кантабиле толкнул меня и потянул с собой. Эти туалеты — самое поганое место в бане. Радиаторы гонят удушливое тепло. Кафель здесь никогда не моют и не дезинфицируют. Горячий аммиачный запах мочи разъедает глаза, как луковый сок.

— Господи! — выдохнул Кантабиле.

Ударом ноги он распахнул дверь в кабинку, продолжая держать меня перед собой, и сказал:

— Ты первый.

— Вдвоем?

— Поторопись.

— Тут место только для одного!

Он выхватил пистолет и потряс передо мной дулом.

— Хочешь, чтобы я засунул его тебе между зубов?

Его губы искривились, черный мех усов топорщился, лицо вытянулось. Брови сошлись над переносицей, как гарда кинжала.

— В угол, ты!

Он захлопнул дверь и запыхтел, стягивая одежду. Сунул реглан и шляпу мне в руки, хотя на двери имелся крючок. Рядом с крючком я обнаружил деталь, которой раньше не замечал — прикрученное к двери латунное приспособление с гравировкой «для сигар», отметина высшего класса, оставшаяся от прежних времен. Кантабиле присел, прикрыв веки, вцепившись обеими руками в пистолет и зажав локти между коленками; глаза его сощурились, затем широко раскрылись.

В таких ситуациях мне всегда удается отключиться от происходящего и думать об условиях человеческого существования в целом. Конечно, Ринальдо хотел унизить меня. Потому, что я был кавалером Почетного легиона. Нет, пожалуй, таких подробностей он не знал. Зато знал, что я — мозговитый, как говорят в Чикаго о людях, прославившихся на интеллектуальном поприще. Может быть, именно поэтому мне пришлось слушать, как он пыхтит и хлюпает, и обонять его зловоние? Вероятно, кровожадные и свирепые мысли о том, как он вышибет мне мозги, спровоцировали разжижение в кишечнике. Род человеческий преисполнен воспаленных фантазий подобного рода! Чтобы отвлечься, я стал вспоминать все, что в свое время читал у Колера, Йеркиса[134] и Цукермана[135]

о поведении обезьян, у Марэ[136] про бабуинов и у Шаллера[137] про горилл, о богатых запасах висцерально-эмоциональной чувствительности в мозге человекообразных. Вполне возможно, что я гораздо более ограниченная личность, чем парень вроде Кантабиле, несмотря на мои высокоинтеллектуальные достижения. Например, мне никогда бы и в голову не пришло выплескивать гнев таким вот образом. Может быть, поведение Ринальдо — показатель того, что природа одарила его жизненной силой и воображением куда щедрее, чем меня. Вот так, рассуждая о возвышенном, я проявлял завидное терпение, пока Кантабиле сгорбился, сдвинув брови, словно кинжал из дамасской стали. Красивый, худощавый человек, с вьющимися от природы волосами. Стригся он так коротко, что сквозь только-только формирующиеся завитушки можно было разглядеть сильное напряжение мышц черепа при потугах. Кантабиле хотел наказать меня, но в результате мы лишь сделались ближе.

Наконец он встал и подтерся, заправил подол рубашки, подтянул штаны, застегнул ремень на большую овальную пряжку, засунул назад пистолет (я надеялся, что он на предохранителе), так вот, запихивая подол и застегивая стильный ремень, поддерживающий брюки в обтяжку, возвращая пистолет за ремень и спуская воду носком мягкого ботинка — он брезговал взяться за рычажок рукой, Кантабиле сказал:

— Господи, если я подхвачу здесь вшей… — Будто в этом случае виноватым окажусь я. Видимо, Кантабиле никогда не скупился на опрометчивые и грубые упреки. — Ты не представляешь, как мне противно сидеть здесь. Эти старички, должно быть, писают на сиденье. — Это он тоже бросил мне в упрек. И поинтересовался: — Кому принадлежит это заведение?

Интересный вопрос! Как вы догадываетесь, я в жизни не задумывался об этом. Баня казалась такой же древней, как пирамиды Египта и сады Ашшурбанипала. Как воды, стекающие к мировому океану, как гравитация. Но ведь и ею кто-то должен был владеть?

— Я никогда ничего не слышал о владельце, — сказал я. — Знаю только, что это какая-то старая фирма в Британской Колумбии.