Дар Гумбольдта

А потом шлепает картами о стол и выкрикивает:

— Пьяница! Считай.

Ее коленки смотрят в стороны.

— Отсюда открывается вид на Шангри-Ла[228], он мешает мне сосредоточиться на игре, Демми, — говорю я.

Мы также раскладывали двойной пасьянс пик и играли в китайские шашки. Демми то и дело затаскивала меня в антикварные ювелирные магазины. Она обожала старинные брошки и кольца еще и потому, что их носили мертвые леди, но больше всего ей хотелось обручального кольца. Никакого секрета из этого не делалось.

— Купи мне кольцо, Чарли. Тогда я смогу показать своей семье, что все идет чинно и благородно.

— Я не понравлюсь им, даже если куплю тебе самый большой опал, — сказал я.

— Точно, не понравишься. Они придут в ярость. Ты насквозь греховный. И Бродвей им не указ. Ты пишешь непотребное. И вообще, единственная правильная книга — Библия. Но папа улетает на Рождество в Южную Америку, в миссию. В ту, в которую вкладывает больше других, где-то в Колумбии, около Венесуэлы. Я полечу вместе с ним и расскажу ему, что мы собираемся пожениться.

— Демми, не уезжай, — попросил я.

— В джунглях, где повсюду дикари, ты ему покажешься гораздо более нормальным человеком, — объяснила она.

— Скажи ему, сколько я заработал. Деньги помогут уговорить его. Только не уезжай. Разве твоя мать тоже едет?

— Нет. Я не очень понимаю, почему. Но нет, она остается в Маунт-Коптик устраивать рождественскую елку для детей из какой-то больницы. Если она уедет, они очень огорчатся.

Принято считать, что медитация успокаивает. Чтобы проницать суть, нужно поддерживать абсолютный покой. А я не чувствовал себя спокойным. Тяжелая тень самолета, взлетевшего из аэропорта Мидуэй, пересекла комнату, напомнив о смерти Демми Вонгел. Сразу после Рождества, в том же году, когда ко мне пришел успех, Демми и папаша Вонгел погибли в авиакатастрофе в Южной Америке. Демми взяла с собой мой бродвейский альбом. Возможно, она как раз начала показывать альбом отцу, когда произошла катастрофа. Никто даже не знал точно, где это произошло, — где-то в районе реки Ориноко. Я провел несколько месяцев в джунглях, разыскивая ее останки.

Именно в это время Гумбольдт предъявил к оплате чек своего побратима. Я не опротестовал его. Шесть тысяч семьсот шестьдесят три доллара и пятьдесят восемь центов — внушительная сумма. Но не в деньгах дело. Меня задело, что Гумбольдт не проявил уважения к моему горю. Я подумал: «Что за время он выбрал! Как он мог! К черту деньги. Но он же читал газеты. Он же знал, что она погибла!»

* * *

И снова я расстроился. Опять! Не к тому я стремился, устраиваясь на диване. Я даже обрадовался, когда металлический стук в дверь заставил меня подняться. Оказалось, что дверным молотком орудовал Кантабиле, желавший прорваться в мое убежище. Я разозлился на старого Роланда Стайлса. Разве я приплачиваю ему не для того, чтобы, пока я медитирую, он не пропускал ко мне назойливых посетителей и разных сумасшедших? Но сегодня, похоже, его не оказалось на месте. В канун Рождества жильцы просили его помочь им с елками и всем прочим. Должно быть, Роланд сейчас нарасхват.

Кантабиле привел с собой молодую женщину.

— Жена, полагаю? — спросил я.

— Не полагай. Она не моя жена. Это Полли Паломино. Просто подружка. Друг семьи. Соседка Люси по комнате в женском колледже в Гринсборо. Перед Радклифом.

Белокожая, без лифчика, Полли выбралась из темной прихожей на свет и принялась бродить по моей гостиной. Натуральные рыжие волосы. Без чулок (это в декабрьском Чикаго!), одетая очень легко, она расхаживала на платформах максимальной толщины. Мужчины моего поколения так и не сумели привыкнуть к длине и красоте открытых женских ног. Прежде их тщательно драпировали.

Кантабиле и Полли изучали мою квартиру. Он трогал мебель, она наклонилась пощупать ковер и отогнула уголок, чтобы прочитать этикетку. Да, подлинный Кирман. Она стала изучать картины. Кантабиле уселся на шелковистый плюш дивана с подлокотниками и сказал:

— Бордельная роскошь.

— Вы не слишком-то рассиживайтесь, мне нужно в суд.

Кантабиле объяснил Полли:

— Бывшая жена Чарли снова с ним судится.

— Зачем?

— За всем. Ты уже отдал ей довольно много, а, Чарли?

— Много.

— Он стесняется. Ему стыдно сказать, насколько много, — объяснил Кантабиле Полли.

Я добавил:

— Очевидно, я изложил Ринальдо всю историю моей жизни за игрой в покер.

— Полли знает. Вчера я ей все рассказал. В основном ты трепался уже после игры. — Он повернулся к Полли. — Чарли тогда так набрался, что не мог вести свой «280-SL», поэтому домой его отвез я, а Эмиль пригнал «тандерберд». Ты много чего выложил мне, Чарли. Где это ты достал эти шикарные зубочистки из гусиных перьев? Они у тебя всюду разбросаны. Ты, кажется, очень переживаешь, если между зубами застревают крошки.

— Мне их прислали из Лондона.

— Как и кашемировые носки, и мыло для лица от Флорис?

Да, похоже, мне тогда отчаянно хотелось поговорить. Я выдал Кантабиле огромное количество информации, а он к тому же, по-видимому, активно задавал вопросы, очевидно, еще тогда намереваясь установить со мной контакт.