Дар Гумбольдта

— Почему ты позволяешь своей бывшей так наседать? Ты, кажется, заполучил Томчека, этого надутого шикарного адвокатишку? Форреста Томчека. Видишь, я навел справки. Томчек — лучший специалист по разводам. Он разводит высших чинов из корпораций. Ты для него ничто. Это что же, твой дружок Сатмар посоветовал тебе этого мерзавца, так? Да, кстати, а кто адвокат твоей жены?

— Некто Макси Пинскер.

— Фу-у! Еврей-людоед Пинскер?! Она выбрала самого сволочного из всех. Он сожрет твою печень с луком и яйцами. Н-да, Чарли, эта сторона твоей жизни идет отвратительно. Ты отказываешься стоять на страже своих интересов. Позволяешь людям обувать себя. А все начинается с твоих дружков. Я кое-что знаю о твоем приятеле Сатмаре. Тебя-то никто не приглашает на обеды, а его приглашают, и он сдает своего несчастного Чарли с потрохами. Сливает конфиденциальную информацию о тебе для колонок сплетен. Он всегда целовал задницу Шнейдерману, а она так низко свисает, что приходится залезать в лисью нору, чтобы подобраться к ней. Он получает от Томчека откат. А Томчек попросту продал тебя Каннибалу Пинскеру. Пинскер отправит тебя к судье. А судья отдаст твоей жене… как ее зовут?

— Дениз, — по обыкновению беспомощно ответил я.

— Он отдаст Дениз твою шкуру, чтобы она повесила ее на входе в свою пещеру. Ну что, Полли, выглядит ли Чарльз так, как должен выглядеть?

Ничего удивительного, что бурная радость Кантабиле перехлестывала через край. Прошлой ночью он, конечно, растрезвонил где только мог, о том, что сделал. Как и Гумбольдт, после триумфа у Лонгстафа прямиком махнувший в Виллидж, чтобы в дополнение ко всему улечься на Джинни, Кантабиле оседлал «тандерберд» и погнал к Полли, чтобы провести с ней ночь и отпраздновать свою победу и мое унижение. Все это заставило меня подумать вот о чем: самая могучая сила в демократической стране США — это желание выглядеть интересным. Из-за него американцы не могут хранить секреты. Во время Второй мировой войны мы приводили в отчаяние англичан, ибо никак не могли закрыть свои рты. Хорошо еще, что немцы не хотели верить нашей словоохотливости. Они думали, что мы преднамеренно запускаем ложную информацию. Все это убеждает, что мы не такие уж скучные, какими кажемся, просто нас распирает от очарования и тайной информации. И тогда я мысленно сказал Кантабиле: «Ладно, радуйся, ликуй, шерстяные усы. Хвастай тем, что сделал со мной и моей машиной. Я еще посчитаюсь с тобой». Как хорошо, что Рената увезет меня отсюда, снова заставит уехать за границу. У Ренаты родилась правильная идея. Потому что Кантабиле, несомненно, строил планы с моим участием. А я ничуточки не был уверен, что смогу защититься от его целеустремленной атаки.

Полли все еще пыталась придумать ответ на вопрос Кантабиле, а он сам, бледный и красивый, изучал меня почти с любовью. Застегнутый в реглан, не сняв шляпы, он положил ноги, обутые в великолепные ботинки, на мой китайский лакированный кофейный столик; лицо его заросло темной щетиной, а взгляд был усталый, но довольный. От свежести остались одни воспоминания, от него даже попахивало, но Кантабиле был на подъеме.

— Мне кажется, мистер Ситрин все еще прекрасно выглядит, — сказала Полли.

— Благодарю вас, милая девушка.

— Он старается. Худой, но плотный, с большими восточными глазами и, вероятно, толстым членом. Только теперь он — умирающая красота, — заявил Кантабиле. — Я знаю, это его убивает. Нет больше совершенного овала лица. Обрати внимание на второй подбородок и морщинистую шею. Ноздри расширены, как у голодного, почуявшего запах пищи, а в них седые волоски. У гончих и лошадей тоже седеет морда — такие вот знаки старения. Но он необычайно хорош. Редкое животное. Как последний из оранжевых фламинго. Его нужно охранять как национальное достояние. И как сексуального разбойника. Он трахает все, что шевелится. А еще у него немереное тщеславие. Чарли и его дружок Джордж бегают и качаются, как пара спортсменов-подростков. Стоят на головах, поедают витамин Е и играют в сквош. Хотя мне говорили, что на корте ты слабоват, Чарли.

— Слишком поздно ставить олимпийские рекорды.

— У него сидячая работа, ему нужно тренироваться, — вступилась Полли.

Я заметил, что нос ее слегка кривоват, хотя все равно такой же замечательный, как и сияющие ярко-рыжие волосы. Я все больше восхищался ею

— бескорыстно, за ее человеческие качества.

— Тренировки нужны ему потому, что у него молодая любовница, а молодые любовницы, если, конечно, у них не извращенное чувства юмора, не любят тискаться с толстопузыми.

Я объяснил Полли:

— Я занимаюсь, потому что страдаю от артрита шеи. Точнее, страдал. Я становлюсь старше, и моя голова, кажется, делается тяжелее, а шея слабеет.