Дар или проклятие

Эта идея с Сережкой родилась у Бориса случайно. Мать шила у Александрины в ателье костюм, ей всегда приходилось шить одежду, потому что размер у нее, мягко говоря, нестандартный, не то шестьдесят второй, не то шестьдесят четвертый, а вот рост, наоборот, ниже среднего. Шить у Александрины было дорого, зато смотрелась мать в этой одежде так, будто сбрасывала килограммов двадцать разом и вырастала на полголовы. Она шила у Александрины давно, еще с тех пор, когда та сама кроила одежду. Мать считала себя Александрининой подружкой, хотя Борис подозревал, что такая подружка той на фиг не нужна, и всегда переживал за мать, когда та начинала названивать модельерше по какому-нибудь поводу. Правда, в фирму мужа Александрина Бориса устроила по первой же просьбе матери. Лучше бы не устраивала, все равно ничего путного не вышло, только время зря потерял. Лучше бы что-нибудь другое себе подыскал, стоящее. Под стоящим Борис неизменно представлял себе строгий темный костюм, стильную темную машину, голубоглазую секретаршу, мягкий ворс ковровых дорожек и очень много денег. Конечно, он понимал, что все это само на голову не свалится и усилий придется приложить много, но цель у него была именно такая – солидная должность и большие деньги.

Мать рассказывала про очередную примерку, как случайно услышала про Александринино нежданное наследство, мол, деньги всегда идут к деньгам, и прочую ерунду, и Борис, казалось, совсем ее не слушал. Только на следующий день зачем-то поехал к ателье, околачивался там несколько часов, а потом между делом еще в шутку рассказал о своих смутных планах давнему дружку Максу Топилину.

Как смешная идея разжиться бабками превратилась в конкретный план, Борис так и не понял.

– Поехали, Борь. Хватит маячить. – Макс уселся на пассажирское сиденье и протянул руки к печке. – Может, оно и к лучшему, что все так вышло…

В машине было тепло, но у Бориса вдруг почти онемели руки. Макс Петра Михалыча не знал, а Озерцов знал, и теперь у него была только одна цель в жизни – выпутаться из этого дерьма.

– Ты иди, – предложил Борис, – а я еще посижу.

Сейчас главным было одно – знать наверняка, видела или не видела его Наташка. Если видела и расскажет Петру, никаких целей у Бориса больше не будет, потому что не будет его самого. Сапрыкин его уничтожит.

– Иди, Макс, – великодушно повторил Озерцов. – Тебя никто узнать не мог, ты здесь вообще ни при чем.

– Да ладно, – не бросил его верный друг. – Давай уж вместе.

Скорее всего, Топилину тоже было страшно оставаться одному.

Видела или не видела его Наташка?

Что делать?

Анатолий Константинович покосился на лежавшую рядом женщину.

– Поздно уже, – улыбнулась Дарья. – Давай вставать.

– Я тебя отвезу, – он притянул ее к себе, – не торопись.

Ему действительно не хотелось, чтобы она ушла. Он знал, что они в последний раз, как давние супруги, тихо и умиротворенно лежат на его узкой для двоих кровати. Он и раньше ценил такие моменты спокойного единения, когда не хочется ни говорить, ни шевелиться и можно, ни о чем не думая, наблюдать, как загораются огни окон в доме напротив. Сейчас он искренне жалел Дарью, и, если бы не острая необходимость в ее помощи, он никогда не воспользовался бы ее наивностью и глупостью, совсем неуместными для главного бухгалтера.

Он провел губами по ее щеке. Пожалуй, сейчас он ее даже любил. Впрочем, он любил всех своих женщин, любил именно в такие моменты, когда испытывал к ним благодарную нежность, когда казалось, что вся предыдущая жизнь была нужна только для этой тихой минуты.

Ему не хотелось думать о том, что будет завтра. Завтра раскрутится цепь событий, завтра предстоят тревожные минуты, он начнет приводить в исполнение собственный приговор, давно им вынесенный и долгожданный.

Когда-то он считал, что оказаться правой рукой у Петра Сапрыкина – большая удача. Петр обладал поразительной интуицией на незанятые тематические ниши и умел необъяснимым образом заводить и сохранять нужные знакомства. Последнее поражало Анатолия больше всего, поскольку Сапрыкин всегда был немногословен, неулыбчив и начисто лишен внешнего обаяния. Иногда у Анатолия сжималось сердце, когда директор начинал совсем неподобающим образом, чуть ли не грубо, разговаривать с людьми, которых можно только благоговейно слушать в силу занимаемого ими положения. Но что самое удивительное, разговоры всегда заканчивались успешно. Всегда. Конечно, Петр правила игры знал, всем, кому нужно, отстегивал вполне соответствующие чину суммы, но ведь и другие готовы были отстегнуть, однако держаться на плаву получалось далеко не у всех.

Сапрыкин долгое время казался Анатолию танком, в любых условиях проторяющим колдобистый путь. А сам должен был спокойно идти за танком. Эта роль перестала его устраивать, когда он увидел жену Сапрыкина. Александрина как будто была ценником, висевшим на Петре, как на костюме в магазине, и эта цена была очень высокой. Такой высокой, что простить ее своему директору Анатолий не мог.