Дар нерукотворный (сборник)

Надя. Вы, Николай Николаич, когда смеетесь, у вас лицо такое доброе. И вообще, если посмотреть, вы красивый.

Голованов. Надька, при всем моем хорошем к тебе отношении, сейчас, извини…

Надя. Да я не к тому.

Голованов. А хоть бы и к тому… Извини. Разве что к вечеру… Я что-то вчера быстро нарезался. Слаб стал. Ничего не помню. (Крутит пустую бутылку.) Так вот лучше. Однако надо раздобывать.

Надя. Может, в Глухово сходить.

Голованов. Нет, мне сейчас не дойти. А что, вчера долго гуляли?

Надя. Я не знаю. Я по своему делу в сараюшке пристроилась, у Дуси во дворе. Утром проснулась, никого нет. Я водички попила и думаю, дай к мужу схожу. А ты тут лежишь, помираешь.

Голованов. Слушай, а у твоего-то нет?

Надя. Выпить? Да ты что? Он и не держит никогда. Они ж из староверов. Он не пьет, не курит, не бранится. Он такой.

Голованов. А как же он на тебе женился?

Надя (обижается). А что? Я же не всегда такая была. Я целой за него шла. Это уж потом на меня наехало. Детей от него нет, скучно. Сблудила один раз, и наехало. Это уж потом. А Петр Фомич очень хороший человек, он меня и пальцем не тронул, так и отпустил. Даже и не выгнал. Я вот сейчас приду к нему, поем чего там есть, в доме приберу, постираю… Он человек хороший, меня жалеет.

Подходит Тимоша в исподнем.

Надя. Ой, Тимоша! Откуда взялся? Тебя ж вроде забирали?

Тимоша. Я их расстрелял. Сам.

Надя. Тимоша! Кого?

Тимоша. Всех. Отца Василия, Дусю, Антонину, Марью и Маню Горелую. Она мужик.

Надя. Тимоша, что с тобой? Голова не болит?

Тимоша. Голова не болит.

Надя. Может, маманю твою привести?

Тимоша. Нет, не надо. Она не знает, кто я есть. Что я здесь расстреливаю…

Голованов. За что же ты их расстрелял, Тимоша?

Тимоша. А по приговору. Тройка приговорила.

Голованов. Какая тройка?

Тимоша. Не знаете, что ли? Рогов председатель, и два представителя сельских, Козелкова и Голованов.

Надя. Ну точно, из ума вышел. Надо Ирину Федоровну звать.

Голованов. Погоди… Тимоша, а когда же эта тройка заседала?

Тимоша. Так вчера, дядя Коля, вы же там за тем столом и сидели, пока я в келье у Дуси был.

Голованов. Ой-ой-ой… Там что, подпись моя стоит?

Тимоша. Того я не видел. Нас привели на Глухову пустошь. А там уже яма вырытая. Нас поставили, и он прочитал приговор от тройки постановленный, меня за дезертирство, а их за укрывательство. А отцу Василию контрреволюцию записали. А от ямы холод идет, не могу сказать какой.

Голованов. Тимоша, погоди. Надь, ты подписывала вчера что-нибудь?

Надя. Подписывала. Только, Николай Николаич, я не знала ничего про суд, ей-богу, не знала. Так, сидели, выпивали.

Голованов. Ладно, Тимоша, дальше рассказывай, дальше что…

Тимоша. А Рогов говорит: видишь, Тимофей, яму? Зароем, ни креста, ни могилки не будет. Мать и не узнает, где косточки твои лежат. Я и заплакал. А он дает мне ружье и ставит заместо себя. Я встал. А отец Василий всю дорогу, как шли, панихиду пел, а тут говорит: «Господи, прими душу раба Твоего протоиерея Василия, раба Божьего Прокла…»

Надя. Какого Прокла?

Тимоша. «…раба Божьего Прокла, раб Божьих Авдотьи, Антонины и Марии». Рогов говорит «Стреляй, не то сам в яму пойдешь». Я и выстрелил в Дусю. А ее, как из кресла вынули, Антонина с Маней Горелой держали. Тут Дуся упала. Я еще стрелял, и другие стреляли. Все упали. Тогда брат мой Арсений Рогов говорит: «Вот твое крещение, Тимофей, теперь ты наш. Спустись в яму и сыми с них одежу». Я спустился. Они уж были неживые. Снял с отца Василия рясочку, сапоги снял худые. На Дусе одежа такая ветхая, что под руками разлезлась, а на теле вериги, аж до мяса въелись. Попал я ей в самое сердце. Снял с Марьи, с Антонины. А с Мани Горелой снял зипун, а под ним икона привязана. И юбку снял, а Маня-то мужик.

Голованов. Как – мужик?

Надя. Двуснастная, что ли?

Тимоша. Нет, мужик, обыкновенное дело, мужик. Вот кто Прокл-то был, Дусин жених. Я всю одежу наверх повыбрасывал. Потом икону к себе привязал. Вот, возьмите ее от меня. Я погибший уже. Я не могу. (Поднимает рубашку, отвязывает от себя икону и держит перед собой.) А Рогов говорит: яму закопай да приходи, в город поедем. Пройдись по ветерку, тебе полезно. Я закопал и пошел… по ветерку…

Издали слышен зов: «Тимофей! Тимофей!»

Тимоша. Это меня зовут. Икону спрячьте. (Протягивает ее Наде.)

Надя. Что ты, что ты? Я не могу.

Тимоша. Ты не бойся, они сейчас уедут, не тронут тебя.

Надя. Не могу я ее брать, я поганая.

Тимоша. Дядя Коля!

Голованов снимает драный пиджак, привязывает к груди икону, снова надевает пиджак.

Голованов. А мы, Надька, все поганые. А некоторые еще и атеисты… Смешно, господа. Мы в него не веруем, а он в нас некоторым образом верует…

Входит Рогов. За ним в отдалении девчонка.

Рогов. Ну что, всё прохлаждаетесь? Собирайся, Тимофей, едем.

Девчонка наконец осмелела, подошла к Рогову.

Девчонка. Дяденька Рогов, меня мамка к вам послала сказать… (Взрывается плачем.) Верка повесилась!

Рогов. Чего? Чего говоришь?