«Дар особенный»

Д.К. Петров видел главное достоинство переводов Бальмонта из Кальдерона в метрической близости, которую поэту удалось обеспечить правильным выбором размера: четырехстопного ямба, значительно более близкого испанскому подлиннику, чем пятистопный ямб, которым испанские пьесы переводили его предшественники[546]. Не случайно и «Севильского обольстителя» Бальмонт предполагал вначале перевести тем же четырехстопным ямбом. Именно этот размер выбран для переводов тех фрагментов пьесы Тирсо, которые поэт использует в своем эссе о мифе о Дон Жуане, напечатанном в журнале «Мир искусства»[547]. Знаменательно, что суфлерский экземпляр, сохранившийся в Театральной библиотеке в Санкт-Петербурге[548], предлагает совершенно иное, еще более убедительное решение: четырехстопный хорей. В поэзии Бальмонта четырехстопный хорей выделяется на общем хореическом фоне, в целом уступая лишь пятистопному ямбу[549]. Кстати говоря, вполне естественно, что именно этот размер используется Бальмонтом в стилизациях народного стиха[550]. Не случайно именно четырехстопным хореем написаны некоторые из «испанских» стихов самого Бальмонта. Любопытно, что даже известное стихотворение «Как испанец, ослепленный верой в Бога и любовью…», несмотря на свою «прописку» по разряду длинных размеров, в сущности, представляет собой все тот же четырехстопный хорей с чередованием рифмованных и нерифмованных строк, как это и было уже принято при переводе испанского романса:

                          Как испанец, ослепленный                          Верой в Бога и любовью,                          И своею ослепленный,                          И чужою красной кровью

                          Я хочу быть первым в мире,                          На земле и на воде,                          Я хочу цветов багряных,                          Мною созданных везде[551].

Имеет смысл проиллюстрировать этот любопытнейший метрический поиск размера, наиболее адекватно передающего своеобразие инонациональной поэзии, этот метрический эксперимент Бальмонта, некоторыми примерами:

                     Горю, горю! Воды скорее,                     Всю душу мне сожгла любовь![552]                     (Мир искусства)                     Пламя, пламя! Я сгорела!                     Дом мой взят огнем пожара (с. 74).

                     (Театральная библиотека)

* * *

                     Меня назвали Обольститель,                     Мне в этом праздник и весна:                     Я тотчас женщину бросаю,                     Чуть женщина обольщена[553]                     (Мир искусства)                     Обольститель, – так молвою                     Назван здесь в Севилье я,

                     И потешиться красою —                     Радость лучшая моя (с. 92).                     (Театральная библиотека)

* * *

                     Я мертв, и нет уж мне спасенья,                     Но бешенство мое, предатель,                     Вслед за тобою по пятам                     Идет, и будешь ты застигнут[554].                     (Мир искусства)                     Я убит, но буду мстить я,

                     Ты посеял свой посев.                     Буду яростию темной,                     За тобою по пятам (с. 107).                     (Театральная библиотека)

Перевод Бальмонта в целом – несомненно удачен, хотя в нем немало тяжеловесных строк, путаных образов, невнятных реплик, отчасти обусловленных попыткой переводчика сохранить барочную образность оригинала. Например, Октавио, пораженный известием об измене Исабелы, восклицает:

                        Яд моим владеет слухом,                        И чудовищность есть в том:                        То, что я воспринял слухом,                        Я сейчас рождаю ртом. (с. 47)

При этом к чести Бальмонта надо сказать, что в переводе немного «бальмонтизмов», откровенных приспособлений переводимого поэта к собственной творческой манере, таких, например, как словосочетание «в неге ласковых побед» (с. 31) в первом же монологе Исабелы или строки «Веселя собой сапфиров / Дымно-сумрачный простор» (с. 49)[555] в изумительно переведенном первом монологе Тисбеи.

О чисто женской стыдливости души Бальмонта-поэта, о нежности и женственности как основных свойствах его поэзии, о способности Бальмонта проникать в тайны психологии женщины проницательно писал Анненский в «Книгах отражений»[556]. Бальмонтовский перевод «Севильского обольстителя» является прекрасным тому подтверждением. Насколько не удавались поэту подчас «мужские» партии, настолько удавались «женские» и вообще почти все лирические монологи. Только что кичившаяся своей неприступностью Тисбея (самый яркий из женских персонажей пьесы) говорит Дон Хуану: