«Дар особенный»

Остальному гоголевскому творчеству в Испании XIX века повезло в значительно меньшей степени, чем «Тарасу Бульбе». Можно отметить лишь, что в 1894 году в переводе на каталанский язык был опубликован «Нос»[262]. К сожалению, не удается установить, переводы каких именно повестей вошли в сборник избранных произведений Гоголя, изданный в 1900 году[263]. Его оглавления не раскрывает и Дж. Шанцер, автор библиографии «Русская литература в испаноязычном мире»

[264], являющейся именно в этом отношении большим подспорьем для исследователей испано-русских литературных связей.

Несомненно, какое-то хождение в Испании, помимо французских переводов, имели также переводы на испанский язык гоголевских произведений, опубликованные в странах Латинской Америки. «Шинель», например, впервые была издана в 1898 году в Боготе[265]. Первые версии «Ревизора» и «Мертвых душ» были опубликованы в Испании лишь в 20-е годы XX столетия, соответственно испанский и каталонский переводы «Ревизора» – в 1921-м[266]

, «Мертвых душ» – в 1926 году[267]. Необходимо отметить, что каталонская версия «Ревизора» принадлежала перу одного из крупнейших поэтов Каталонии XX века, Карлеса Рибы.

Поэты «Искры»: Шарль Бодлер, Николай Курочкин и другие

Я разделяю тот взгляд на стихотворный перевод, сутью которого являются два тезиса. Первый – стихотворный перевод возможен. Второй (который разделяют далеко не все, кто разделяют первый) – стихотворный перевод возможен именно и только в качестве интерпретации. И чем ярче интерпретация, тем вероятнее появление яркого стихотворного перевода. Условно говоря, досимволистские русские переводы из Бодлера, прежде всего любопытнейшие версии, принадлежащие перу поэтов «Искры» (Николая Курочкина и Дмитрия Минаева), равно как и замечательные переводы Петра Якубовича, в качестве интерпретаций ничем не отличаются от символистских переводов (версий Эллиса, Анненского, Брюсова, Бальмонта, Вяч. Иванова). Нам трудно это признать, трудно с этим согласиться по очень простой причине: мы воспитаны на поэзии символистов, в том числе на символистских переводах из Бодлера. Тем самым мы абсолютно убеждены, что символистские переводы из Бодлера – это и есть Бодлер. Нелишне поэтому напомнить тот вывод, который сделал Жорж Нива, проанализировавший ивановские версии: «Иванов заметно притупляет, смягчает бодлеровские диссонансы <…> Бодлер здесь стал русским символистом, но потерял свою изумительную “парадоксальную” оригинальность»[268]

. Однако в начале ХХ столетия французский поэт однозначно воспринимался сквозь призму и декадентских, и символистских симпатий и прочтений.

Мало кто сейчас помнит горьковского «Клима Самгина». Между тем спор о ранних, досимволистских переводах попал на страницы этого романа. Героиня романа, Татьяна Гогина, не соглашается с другим персонажем, категорически утверждавшим, что Петру Якубовичу, «революционеру и каторжанину, не следовало переводить Бодлера»[269].

В последние три десятилетия XIX столетия Бодлера в России переводили столь разные поэты-переводчики, как поэты «Искры» Николай Степанович Курочкин и Дмитрий Дмитриевич Минаев, революционер-народоволец Петр Филиппович Якубович, юрист, поэт, переводчик и литературный критик Сергей Аркадьевич Андреевский, отдавший в юности дань «писаревскому» направлению, поэт некрасовской школы и весьма авторитетный переводчик Дмитрий Лаврентьевич Михаловский, весьма популярная в свое время и в качестве переводчицы чрезвычайно плодовитая Ольга Николаевна Чюмина и некоторые другие.

Как известно, переводы, выполненные поэтом-современником, поэтом-единомышленником, чаще оказываются адекватными, чем переводы, осуществленные в другие эпохи и в чуждых оригиналу эстетических системах. Первый русский перевод из Бодлера, стихотворения «La fin de la journée», принадлежит перу Николая Курочкина, старшего брата Василия Курочкина, знаменитого переводчика Беранже, и был напечатан в 1870 году в «Отечественных записках». Это редчайший пример перевода, осуществленного через несколько лет после публикации оригинала, т. е. поэтом-современником и почти единомышленником (если иметь в виду определенный критический пафос самого стихотворения). Между тем на самом деле поэтическая система Бодлера, заложившая основы европейской лирики ХХ столетия, и русская поэзия 1860 – 1870-х годов – вовсе не современницы. Поэтому между французским оригиналом и русским стихотворением – не три года, а целая эпоха: