«Дар особенный»

Вероятно, Сологубу была близка «романсовая»[480], музыкальная основа «Последних стихотворений». В любом случае первостепенное значение имеет тот факт, что Сологуб был единственным, по сути дела, русским литератором, обратившимся к наиболее «символистским» произведениям поэтов Франции: в 1900-е и 1910-е годы – к «Последним стихотворениям» и «Озарениям» Рембо, а в 1898 году – к «Стихотворениям в прозе» Малларме, в то время как в основном русские символисты осваивали либо близкую поэтике Парнаса лирику ранних Малларме и Верлена, либо импрессионистические «пейзажи души» того же Верлена, либо ранние, имеющие лишь косвенное отношение к символизму стихи Рембо.

Своими стихотворными переводами из Рембо Сологуб, по-видимому, остался недоволен и не счел возможным обнародовать их. Тот факт, что Сологуб таил свои переводы, дал основание Б. Лившицу утверждать: «…в ту пору мало кто читал Рембо в оригинале. Из русских поэтов его переводили только Анненский, Брюсов да я»[481].

Хранящиеся в архиве Сологуба рукописи переводов из Рембо дают возможность приоткрыть завесу над одной из тайн переводческого метода поэта, его умением во многих случаях удивительно точно воссоздавать образную и смысловую стороны оригинала, восхищавшей современников его способностью передавать подлинник «с точностью буквальной»[482]. Причину близости, но одновременно смысловой и синтаксической запутанности отдельных строк и строф по сравнению с прозрачностью оригинала, пусть даже не поддающегося однозначному толкованию, проясняет творческая лаборатория поэта. Формальная близость достигается методом художественного стихотворного перевода, осуществляемого непосредственно на материале подстрочника, т. е. рифмованным стихом, надписываемым над строкой черновой машинописи подстрочника. Этот переводческий прием, таящий в себе немалую опасность, которой Сологубу далеко не всегда удавалось избежать, позволял ему тем не менее в ряде случаев точно и с художественной точки зрения адекватно воссоздавать значимые элементы оригинала в прямом, почти зеркальном отражении. Для иллюстрации можно привести первые строфы стихотворений «Qu’ est-ce pour nous, mon coeur, que les nappes de sang» и «Chanson de la plus haute tour» в подстрочнике и в окончательной редакции:

         Что для нас, мое сердце, скатерти крови,         И жара, и тысячи убийств, и продолжительные крики

         Ярости, рыданья всего ада, поворачивающие         Порядок; Аквилон еще на обломках;(1, 44, 300)         Что нам, душа моя, кровавый ток,         И тысячи убийств, и злобный стон,

         И зной, и ад, взметнувший на порог         Весь строй; и на обломках Аквилон[483].                           Праздная юность,                           Ко всему порабощенная                           Чувствительностью.

                           Я потерял мою жизнь,                           А! Пускай придет время,                           Когда сердца пленятся!(1, 44, 304)                           Юность беспечная,

                           Волю сломившая,                           Нежность сердечная,                           Жизнь погубившая, —                           Срок приближается,                           Сердце пленяется![484]