Дар ушкуйнику (СИ)

– Да ка бы знать, как оно правильно, – вздохнул Микула.

Костер заиграл яркими всполохами. Вечер за спинами у людей сразу стал гуще, чернее. Князь с княжичем жадно жевали сухари и тонкие ломтики сала. Михалко, отогревшись, стал хныкать и проситься к матушке.

– Говорил тебе, не ходи за мной, чего теперь ныть? – назидательно проговорил Ярослав.

«Вот значит, как все вышло, – размышлял Микула, разглядывая братьев ладушки. – Что же Евфимия, и в самом деле, не послала погоню за сыновьями? Неужто спокойно дальше во Владимир поехала. Да быть того не может! Детей она любит».

Ответ открылся под утро, когда из дозора к разбитому в лесу стану вернулись вои.

– Коня волки загрызли, – доложил Проняй. – Вещи князя, что к седлу были приторочены, разбросаны.

– Бог мальчонок спас, – осенил себя распятьем Вадим, – на волосок от беды были.

Микула мрачно молчал, разглядывая искры костра. Его люди тоже выжидательно замерли.

– Погони не было? – наконец спросил он.

– Была, до поляны, где коня загрызли, потоптались и назад поехали. Должно решили, что детей волки загрызли.

А теперь, как и пред Ярославом, пред Микулой стоял трудный выбор – надо ли посылать во Владимир весть, что Ростиславичи оба живы?

Глава XXX. Похлебка

Старая Евпраксия душила внуков в объятьях, не стесняясь текущих по щекам слез. Дарья никогда ранее не видела, чтобы бабка плакала, даже на похоронах сына – всегда закрытая и сдержанная, не желающая показывать слабость, но что-то видно сломалось от пережитых потрясений. В беспокойно суетящейся старушке с бегающими подслеповатыми очами Дарья с трудом узнавала некогда железную княгиню.

– Князья мои светлые, ангелочки мои, явились… – слабым стонущим голосом выговорила Евпраксия, проводя сухими пальцами по нежной коже детей, – явились за град пострадать, новыми страстотерпцами Борисом и Глебом стать.

– Я к матушке хочу, – испуганно пискнул Михалко, отшатываясь от бабки и вцепляясь в подол Дарьи.

– Да зачем тебе та беспутная матушка? Будешь с батюшкой скоро. Скучаешь по батюшке?

Михалко, интуитивно осознав, чего от него ждут, согласно кивнул.

– Вот и славно, – подалась вперед Евпраксия, выставляя острый подбородок. – Скоро встретитесь в райских кущах. Хочешь с батюшкой по облачкам погулять?

– Хочу, – ничего не понял внук.

– Устала светлая княгиня, заговаривается, – зашептала Дарья на ухо побледневшему до беленого холста Ярославу, – отдохнет да станет прежней. Все наладится.

– А ты на кущи райские не надейся, – развернулась к унуке Евпраксия, цепко оглядывая девичий стан, – не раскаявшихся грешниц туда не берут. А ты ведь не раскаиваешься?

В уголках изогнутых губ Евпраксии заиграла усмешка. «Неужто все ведает?» – закрался страх, но Дарья усилием воли смогла его перебороть.

– Нет, не раскаиваюсь, – смело посмотрела унука в маленькие бесцветные глазки бабки.

– А раз не раскаиваешься, так держи его крепче. Экую мы охоту с тобой затеяли, – Евпраксия отступила от внуков, усаживаясь на лавку. – Знала, что не устоит, а трепыхался-то как, пыжился, – она нервно хохотнула. – Показала тебя, поманила, намекнула, что за другого отдам, да за тот сапог, что тертому лаптю не чета, вот и прилетел обратно, как миленький. Мужички-то уж больно незатейливы, коли баба рядом посмазливей, – и снова скрипучий злой смех. – И этого матерого надобно на заклание, – уже ледяным утробным гласом добавила Евпраксия. – Хорош улов, славная добыча. Ростислава моего тоже на жертвенный алтарь бросили, а теперь твоего очередь.

От слов бабки Дарье стало дурно, дыхания не хватало. Старая княгиня жала на потаенные раны, с удовольствием в них ковыряясь, а Дарье не хотелось об том и думать. Он не жертва, у них с ватаманом равный договор: она ему самое дорогое – девичью честь и родовую гордость, а он ей – обещание оборонить град. Он сам так решил, нешто его кто в спину подталкивал?

Дарья посмотрела на растерянных детей. Что с ними делать? Зачем Ярослав потащил с собой еще и Михалку? Как же сейчас сходит с ума Евфимия! Не приведи Господь! «Их обоих надобно отправить назад. Пусть хоть они спасутся за крепкими стенами Златоверхого Владимира».

– Позволь, Павлуша, я пошлю во Владимир весть, что вы живы, матушка же волнуется? – осторожно спросила Дарья у Ярослава.

– Не смей! – неожиданно молодой резвой козой вскочила на ноги Евпраксия. – Не смей! Не позволю, слышишь?! – начала она наступать на Дарью с искаженным яростью лицом. – Князья должны в граде своем быть. Тут их место!

– Я только сказаться, что живы, – невольно попятилась от напора Дарья. – Мать волнуется же.

– Прокляну, ежели так сотворишь. Мое проклятье самое верное. Его прокляну, не тебя, а ты будешь мучиться! На тебе и так вина лежит, нешто не чуешь? – Евпраксия постаралась встать между внуками и Дарьей, как бы отделяя их друг от друга.