Дарители жизни

От станции до первых славгородских усадеб они добирались неимоверно долго. Но вот, измучившись вконец, вышли к задам огорода Семена Алексеевича, брата Якова Алексеевича. Однако у тех дома никого не оказалось, и путники, кое-как проползя по меже, вышли на главную дорогу села — профилировку. Тут уже можно было бы оставить Прасковью Яковлевну, чтобы потом вернуться за ней с тачкой. Но показалась крыша родного дома, взору открылся весь двор и огород. Дойти туда оставалось не более трехсот метров. А более всего подстегнуло еле передвигавшихся путников то, что впереди они увидели Евлампию Пантелеевну с сыновьями. Те сообща тянули тачку, доверху груженную стеблями кукурузы. Евлампия Пантелеевна дергала тачку за дышло, а мальчишки подталкивали сзади.

Эта картина придала Прасковье Яковлевне и ее отцу сил, они увереннее заковыляли следом, радуясь, что их не видят. Так они преодолели часть пути до поворота на свою улицу, затем до своей усадьбы, зашли во двор и остановились. Обессиленная болью Прасковья Яковлевна висела на плече отца, а тот плакал, опершись посохом о землю и положив на посох голову. Евлампия Пантелеевна развернула тачку задом к стенке сарая и отпустила дышло, разгружая стебли. Тут она повернулась лицом к улице и увидела дочь и мужа.

— Яша! Ой, Яшенька! — неистово закричала она своим зычным певческим голосом. — Родненький мой, любимый!

Она подбежала к мужу и, коротко поцеловав дочь, повела его во двор, обнимая за плечи, а вокруг них скакали сыновья, орущие от радости.

Прасковья Яковлевна растерянно оглянулась и тут заметила свою полуторагодичную дочку, стоящую в углу двора и с серьезным видом взирающую на происходящее. Она была вывожена в грязи, в измаранных перекрученных одеждах и с куском чего-то съестного в руках — все, как и полагается сельскому ребенку. Прасковья Яковлевна припала к девочке и зашлась рыданиями. Ее что называется прорвало, она не в состоянии была остановиться, представляя, что могла погибнуть и ее дочь осталась бы сиротой.

***

Весть о том, что Прасковье Яковлевне удалось увести из концлагеря отца и привести домой, быстро облетела село, незаметно в их двор подтянулись люди. Шли кто с чем, просто у каждого была потребность убедиться, что на войне, где наших бьют и наши отступают, можно уцелеть, можно вернуться живым из вражеских застенков и затем можно будет продолжить сопротивление. Можно! Мужчины поздравляли Якова Алексеевича и выражали одобрение его дочери, женщины расспрашивали о своих родных и качали головами, подойдя к Прасковье Яковлевне. Иные, кто уже получил похоронки, плакали, отогревая душу при чужой радости.

Александра Сергеевна, свекровь Прасковьи Яковлевны, не очень дружила с ее родителями. Это были семьи разного уровня достатка и статуса, разного жизненного уклада. Хоть Евлампия Пантелеевна и обшивалась у Александры Сергеевны до замужества дочери и они считались добрыми знакомыми, но позже схлестнулись их частные интересы и развели в разные стороны. Однако Прасковья Яковлевна регулярно навещала свекровь.

Пошла и теперь поделиться радостью, отдохнув несколько дней после похода в Днепропетровск. Прокофия Порфирьевича, мужа Александры Сергеевны, на войну не взяли, и он по-прежнему отирал бока на кушетке.

— Пришла-а, — протянул, едва Прасковья Яковлевна вошла к ним в дом. И это прозвучало так, словно за ней числился какой-то грех и она явилась повиниться в нем. — Вспомнила?

— Здравствуйте! — радостно откликнулась Прасковья Яковлевна, не обращая внимания на неприветливые нотки в голосе свекра. — Да меня же, считайте, неделю дома не было…

— Ну да, отца домой привела, — снова с нотками ревности произнес Прокофий Порфирьевич. — А Борис как же?

Александра Сергеевна нервно завращала глазами, пытаясь понять, куда он клонит, чтобы тут же подхватить его разговор. В противном случае она была бы избита этим самодуром за непонимание ситуации.

— Да, — подхватила она. — Нам люди передали, что Боря в Запорожье, тоже в лагере содержится.

— Да что вы! Правда? — у Прасковьи Яковлевны потухли глаза. Она-то думала, что он на фронте, а не в плену. — А кто сказал?

— Какая тебе разница? — опередил Александру Сергеевну ее муж. — Твое собачье дело вызволить его. Что же ты, не пойдешь туда, если сказал неугодный тебе человек?

— Пойду, — уже тише произнесла Прасковья Яковлевна. — Ну, я собственно, вижу, вы все знаете, и сами живы-здоровы. Так я не буду время терять.

Домой она летела буквально на крыльях, поверив в коварную ложь свекра и свекрови. Зачем они это сделали? Трудно поверить, что ими руководило какое-то благородное чувство по отношению к Борису Павловичу, ведь Прасковья Яковлевна не меньше их о нем беспокоилась. Скорее всего, им просто не по сердцу была чужая радость, претила, задевала, мешала. Александра Сергеевна, как позже выяснилось, была немного фантазерка, считавшая, что в благих целях можно соврать, не озадачиваясь тем, как это отразиться на окружающих. Как бы там ни было, но уже назавтра Прасковья Яковлевна пустилась в новый поход с мешком за спиной.