Дарители жизни

А то еще после свадьбы парила молодую семью в бане, говоря, что очищает их от старых грехов перед тем, как они возьмут на себя ответственность за маленького человека.

Одной семье демонстрировала один ритуал, другой придумывала что-то иное. И молодые матери спустя время перешептывались, почему так, а не иначе поступила с ними их повивальная бабка.

Из своей роли Ефросинья Алексеевна не выходила никогда, ибо повивальное дело стало ее судьбой. Родовспомогательные обязанности накладывали на нее определенные этические требования. Так, Ефросинья Алексеевна не могла капризничать, отказываться пойти на роды, ссылаться на недомогание или на свои срочные дела, тем самым якобы занимаясь вымогательством. Это считалось большим грехом. О ее человеческих качествах и говорить нечего — она должна была вести себя безупречно, иначе… иначе…

Так и продолжалось до 1889 года.

И вдруг овдовел звонарь Пантелей Савельевич Сотник, довольно симпатичный мужчина, воспитанный в культурной среде. Пока продолжался год строгого траура по жене, батюшка ближе знакомил звонаря со своей сестрой, которой успело исполниться 26 лет. Наконец Пантелей Савельевич понял, что лучшей жены ему не найти. Несмотря на то что девушка была моложе его на 16 лет, чувствовалось, что она серьезно влечется иметь семью, поэтому сможет заменить мать его детям-подросткам, да и к нему будет относиться с нежностью и заботой.

Так оно и случилось.

Ефросинья Алексеевна приняла испуганных сирот своего мужа всем сердцем, а с него самого и вовсе, как говорят в народе, пылинки сдувала. Вообще, замужество очень изменило ее, проявив вдруг кротость нрава и решительность.

Это довольно редкое сочетание качеств многих ставило в тупик, но именно оно позволило ей, после того как без посторонней помощи родила первых своих детей, стать знатной на всю округу сельской повивальной бабкой.

***

Хорошую жизнь прожила Ефросинья Алексеевна, полезную. И примерную. Она была преданна мужу, семье, детям и не раз на деле доказывала это.

Вот хотя бы в голодные годы…

Тогда она уже овдовела и жила с семьей младшей дочери, радуясь, что зять Яков Алексеевич — человек уживчивый и с ним легко ладить. Ведь это она спасла тогда семью дочери от смерти. Возможно, тем самым пример своему зятю подала для дальнейших подвигов?

А дело было так.

После коллективизации время шло, а в стране ничего не улучшалось. Казалось, безвременье установилось надолго.

— Сведут нас в могилу эти паразиты, — бухтела Ефросинья Алексеевна.

— Молчите, мама, не дай Бог, кто-то услышит! — осаживал ее Яков Алексеевич, навсегда запомнивший кутузку, в которой сидел перед вступлением в колхоз. — Посадят ведь, в могилу сведут!

— А чтоб их злая сила на кол посадила, сучьих детей! — тише продолжала ругаться Ефросинья Алексеевна.

Видя, что зять фактически деморализован, она взялась за дело сама, ни на кого не надеясь. И если бы не эта решительность, то, может, вымерла бы под корень семья ее младшей дочери.

Лето 1932 года было солнечное, теплое, с дождями и грозами, очень погожее. Колхозники работали от зори до зори, надеясь на хороший урожай. Главный агроном просил работников, чтобы приводили на поля и на ток и старого и малого. Не щадил и своей жены. Евлампия Пантелеевна очень мучилась грыжей, выматывающей ее болями, но должна была туже увязываться и идти на самую тяжелую работу, дабы не упрекали мужа, что его жена отсиживается дома. Трудилась в кромешном аду — на току, в три смены и без выходных. Все, что уродило и было собрано, переходило через ее маленькие руки на веялку. И за этот каторжный труд колхозницам, женщинам, за один день работы писали 0,50-0,75 трудодня, а на один трудодень в конце 1933 года выдали по 50 граммов зерна.

Но мы чуть забежали вперед.

Так вот, 1932 год был благоприятный, и ничто не указывало на то, что к следующему урожаю доживут не все — умрут от страшного голода. Но Ефросинья Алексеевна, наученная продразверстками да продналогами, уже крепко не доверяла новой власти и на зиму готовила тайные запасы. Никто ее этому не учил, никто от нее такого не ждал. Во все дни она оставалась дома одна и тогда неведомо что делала.

У них за огородом начиналось колхозное поле, засеянное могаром, — итальянским просом. Это однолетнее растение семейства злаков. Его стебли достигают высоты 50-100 см, чуть ниже, чем у проса, но они хорошо облиственны, густые, иногда ветвятся, поэтому человека, зашедшего в посевы могара, практически не видно. Соцветие могара — это колосовидная метелка в четверть метра длиной. Зерновки у могара мельче, чем у проса, зато само зерно — крупнее. Могар использовали на корм скоту и для получения продовольственного зерна. Его и ныне культивируют в странах с субтропическим и умеренным климатом. Одно время его много выращивали и в наших краях, в основном на сено, зеленый корм и как пастбищное растение.