Дарвин

Отец не только купал и пеленал, но и протоколировал каждый вздох ребенка, завел книжку, куда потом будет делать записи и о других детях. «В течение первой недели зевал, морщась как старичок… Прикосновение теплой руки, казалось, немедленно давало желание сосать — инстинкт или ассоциация с теплой гладкой грудью? — кричал и орал, но никаких слез — когда в недельном возрасте я бумажкой трогал его ногу, он поджимал пальцы, как взрослый, когда его щекочут… Откуда произошли движения при щекотке? На 8-й день он хмурился — его брови еле-еле видны — вряд ли это имеет отношение к зрению… Около пяти недель улыбнулся, но, конечно, не от удовольствия, просто случайное движение мускулов… Д-р Холланд говорит, дети не умеют высморкаться или прокашляться до нескольких лет: это любопытно… 6 недель и 3 дня: Эмма видела, что он улыбнулся не только губами, но и глазами. Думает, что он смотрел ей в лицо и после этого улыбнулся. Я же никогда не видел, чтобы он остановил взгляд на чем-либо, кроме света. Но Эмма утверждает, что он улыбался именно ей…» Много лет спустя, когда Уильям Дарвин был солидным банкиром, его отец оформил записи в статью и напечатал в научном журнале. Публикация имела оглушительный успех: еще никогда ни одна мать не изучила свое дитя столь скрупулезно. Если у вас есть под рукой младенец, приглядитесь к нему — быть может, вам удастся переплюнуть в скрупулезности самого Дарвина?

«Звуки заставляли его вздрагивать и мигать чаще, чем зрительные раздражения; когда ему было 114 дней, я потряс около его лица картонной коробкой с конфетами, это заставило его вздрогнуть; а когда я тряс той же коробкой, но пустой, это не вызвало эффекта. На основании этих фактов можно заключить, что мигание глазами, которое служит главным образом для их защиты, не было приобретено путем опыта… В 77 дней он брал бутылочку с соской в правую руку, независимо от того, держала ли няня его на правой или левой руке, и начал брать бутылочку в левую руку лишь неделю спустя; таким образом, правая рука на неделю опередила левую в развитии. Однако впоследствии оказалось, что этот ребенок левша, что, несомненно, следует приписать наследственности: дед, мать и брат были левшами… Между 80 и 90 днями он совал всякие предметы в рот, и по прошествии двух или трех недель мог это делать уже с некоторым умением; но он часто сначала дотрагивался до предмета носом, а затем брал его в рот… В 11-месячном возрасте он отталкивал и бил игрушку, когда ему давали не ту, которую он хотел; я предполагаю, что такое поведение является инстинктивным признаком гнева, его не следует приписывать тому, что ребенок намеревался причинить игрушке боль… В 2 года и 3 месяца у него появилась склонность бросать книги и палки в тех, кто обижал его; так было и с некоторыми другими моими сыновьями; с другой стороны, я никогда не мог заметить и следов такой наклонности в этом возрасте у дочерей; это заставляет думать, что наклонность бросать предметы наследуется мальчиками.

На первых порах я был крайне удивлен тем, как ребенку в возрасте немногим более трех месяцев доступно восприятие смешного. Но при этом следует вспомнить, что котята и щенки уже в очень раннем возрасте начинают играть. В четыре месяца он определенно проявлял желание слушать игру на фортепиано; в этом, видимо, сказалось самое раннее проявление эстетического чувства, если не считать возникшего ранее интереса к ярким цветам. В пять месяцев он начал ассоциировать представления; так, например, как только ему надевали пальто, он начинал капризничать, если его сразу не выводили на прогулку. В семь месяцев он безошибочно ассоциировал няню с ее именем и искал ее, когда я произносил ее имя. Быстрота и легкость, с которой возникали ассоциированные представления… казались мне наиболее четко выраженными отличиями, существующими между умом ребенка и самой умной взрослой собаки… Первые признаки проявления нравственного чувства были отмечены в 13 месяцев; однажды я сказал: "Додди (так его называли) не желает поцеловать папу, плохой Додди". От этих слов ему, несомненно, стало неловко, и он вытянул губы в знак того, что готов поцеловать меня; после этого он сердито тряс рукой до тех пор, пока я не подошел и не дал ему меня поцеловать… Примирение принесло ему, по всей вероятности, чувство удовлетворения, так как та же сцена повторилась несколько дней спустя и часто имела место впоследствии, когда он притворялся сердитым и бил меня по лицу, настаивая на поцелуе. В 2 года и 3 месяца он отдал последний кусочек пряника младшей сестре и затем с крайним самодовольством воскликнул: "О, добрый, добрый Додди!"».