Дарвин

Сперва он думал, что рабочие пчелы — это состарившиеся матки. Но маток мало, а девиц много. Он пришел к идее, которую называют групповым отбором: закрепляются особенности, полезные для коллектива. «Если насекомые принадлежат к числу "социальных" и для сообщества выгодно ежегодное рождение некоторого количества особей, способных к работе, но неспособных к размножению, то я не вижу трудности в том, что эта стерильность вызвана действием естественного отбора». Раньше все пчелы рожали. Но когда-то случайно родились ненормальные пчелы, которых интересовала только работа.

Обществу выгодны такие члены. «Плодовитые самки и самцы благодаря этому процветали и в свою очередь передали своим размножающимся потомкам наклонности производить стерильных особей с теми же модификациями. Этот процесс должен был повторяться много раз, прежде чем образовалось различие между плодовитыми и стерильными самками одного вида, которое мы наблюдаем у многих "социальных" насекомых».

Дерзкое предположение о существовании социальных животных давно стало аксиомой. Но групповой отбор — одна из дискутабельных тем в биологии. Большинство ученых его отвергают: не могло в ходе естественного отбора развиться существо, которое не получало бы от своих особенностей личной выгоды, как рабочая пчела. Как она «получилась»? Гамильтон, Триверс и Хейр предположили, что девицы связаны более близким родством друг с дружкой, чем с остальными членами улья, и ухаживают за теми как «за машиной, производящей сестер». Есть и другие теории, например такая: матка выделяет химические вещества и «зомбирует» дочерей, принуждая содержать семью. Мы к этому еще вернемся. Ричард Докинз, противник дарвиновского группового отбора, признается, что от размышлений о пчелах у него «кружилась голова». У Дарвина не кружилась, все было ясно: полезно обществу — значит разовьется. То же у муравьев: родились когда-то особи с большими челюстями, оказалось, что муравейнику это на пользу, и теперь постоянно рождается определенное количество воинов.

Но пчелы-девицы не только трудятся, они еще жертвуют жизнью: ужалит — умрет. Как может естественным образом развиться характер, который не только не дает его обладателю выгоды, но убивает его? Ну, во-первых, это легенда, что пчела умирает при каждом использовании жала. Оно служит для защиты от насекомых; пчела вонзает оружие в их покрытые скользким хитином тельца и извлекает обратно. Зазубренное жало цепляется и ломается, губя отважную деву, в телах позвоночных животных, например в наших, когда мы лезем в улей. Но это происходит нечасто, а от редких катастроф никто не страхуется.

«Если мы предположим, что жало пчелы существовало у отдаленного предка в качестве буравящего инструмента, какие встречаются у многочисленных форм этого отряда, что с тех пор оно модифицировалось, хотя и не усовершенствовалось… то, может быть, поймем, почему употребление жала может часто сопровождаться смертью; если способность жалить окажется полезной для всего сообщества, она будет соответствовать требованиям естественного отбора, хотя бы и причиняла смерть немногим членам сообщества». Биология подтвердила догадку о том, что жало некогда служило иным целям. Это видоизмененный яйцеклад, встречающийся у многих насекомых; около ста миллионов лет назад он стал применяться пчелами для боя, а матка так и продолжает пользоваться им при кладке яиц.

Почему бы пчелам все же не застраховаться от медведей и людей, не развить такое жало, чтобы разить нас без ущерба для себя? Естественный отбор, отвечал Дарвин, не создает совершенства, ибо его не существует; он никогда не достигает идеала — хотя бы потому, что идеал одного вступает в противоречие с идеалом другого. У нас и медведей развилось тело, которое было полезно нам, интересы пчел при этом не учитывались, потому что мед не главная еда млекопитающих (был бы главной, возможно, человек и медведь стали бы нечувствительны к укусам). Извините, пчелы, так получилось. Возможно, когда-нибудь вы обретете полностью безопасные для вас жала; возможно, в эту минуту где-то рождается мутантная пчела…