Дарвин и Гексли

«Если мы и начнем войну, — прибавляет он (достаточно наивно, принимая во внимание ход событий), — то с крайней неохотой со стороны всех наших граждан, вплоть до министров».

Но уже через месяц, поразмыслив хорошенько, он пришел к выводу, что нападением на «Трент» следует, пожалуй, возмутиться. «Я должен сознаться, что речи и поступки Ваших заправил в последнее время… и особенно этот бостонский обед вызывают отвращение… я уже подумал, не лучше ли для мира на земле, чтобы вы не были расколоты на два или три государства». Теперь он резко переменился во взглядах на войну в Америке. «Нынешние беспорядки в Америке, — писал он Гукеру, — сильно всех нас приблизили к тори». Вот как!

Грей извинился за несдержанность речей в Бостоне. «Таким людям не подобало болтать вздор, даже ради того, чтобы сорвать рукоплескания в тесном кругу». Люди здравомыслящие — «кое-кто из них отказался быть на обеде» — относятся к этому происшествию так же неодобрительно, как Дарвин. «Право, все эти речи ничуть не лучше выступлений иных членов парламента, даже хуже, потому что это было глупо». В натянутых отношениях с Америкой, говорит дальше Грей, повинна английская печать. Он посылает Дарвину американские газеты, чтобы в застойный мир лондонской «Таймc» проникло дуновение свежего воздуха.

Очередное письмо Дарвина исполнено степенности и миролюбия — быть может, оттого, что в ответ на протест англичан Линкольн распорядился, чтобы обоих посланцев Юга освободили.

Некоторое время переписка благоразумно придерживается твердой почвы профессиональных интересов. В августе Грей присылает младшему сынишке Дарвина марки, а в ноябре Дарвин упоминает о «Дневнике натуралиста», изданном мисс Купер. «Кто это такая? Кажется, очень толковая особа — во всяком случае, описание борьбы между нашими

и вашими сорняками составлено ею превосходно». И затем прибавляет: «Как, не страдает Ваша американская гордость оттого, что мы так славно вас оттесняем? Не сомневаюсь, что миссис Грей будет на стороне отечественных сорняков. Bы y нее спросите: правда, ведь они у вас молодцы, эти сорняки, не в пример честней и лучше наших».

Грей настаивает на своем: никаких уступок и соглашений быть не может. Война окончится только победой северян, у которых и ресурсы, и людские резервы практически неограниченны. Страну постигнет разруха и запустение? Отнюдь. Даже теперь, сражаясь с мятежниками, она создает новые крупные отрасли промышленности, опоясывает континент железными дорогами.

«Боюсь, что это правда: англичанам действительно нет дела до рабства, — писал Дарвин после того, как была издаца прокламация о запрещении рабства, — я сам слыхал, как о том говорят старые, понимающие люди; они объясняют это тем, что… нынешнее поколение никогда рабства не видывало и мало что о нем слыхало».

Теперь он уже начинает терять доверие к «Таймс». «„Таймс“ отвратительна, как никогда (только это слишком слабо сказано), и становится все хуже. Моя добрая супруга намерена вообще с ней распроститься, но я говорю, что это верх героизма, доступный только женщине». Кроме того — не без энергичного содействия Грея, — он, по-видимому, начинает отдавать себе отчет, до каких пределов простираются британские симпатии. «Будьте снисходительны к бедной старой Англии, не кляните ее слишком» — таков обычный рефрен дальнейших его писем.

Почти до конца он не допускал мысли о победе северян. Уже и Шерман взял Атланту, а он в том же месяце, вновь подпав под влияние «Таймс», строил догадки, «будет ли заключен мир и не сойдутся ли нейтральные штаты с южанами в вопросе о рабстве, отринув северян. В этом последнем случае вы, я думаю, объединитесь с Канадой, расторгнув союз с Англией, и, в противовес злокозненному Югу, образуете могучую державу».

Сим фантастическим домыслом тема американского конфликта в переписке Дарвина надолго обрывается.

Ни слова о Геттисберге или победе на Западе, ни слова о массированном наступлении Гранта на Ричмонд, о походе Шермана к морю или сдаче Ли под Аппоматоксом. Даже смерть Линкольна не прерывает мерного потока рассуждений о голубях и орхидеях, собаках и ледниках. Но вот, по-видимому, Дарвин снова заговорил на эту тему, потому что в мае 1865 года Грей отвечает: «Не нужно говорить, будто мы вас „ненавидим“». Американцы ценят добрые чувства Англии и «искреннюю скорбь по поводу убийства Линкольна». Несколько лет спустя Дарвин чистосердечно признается: «Как вопиюще мы, англичане, заблуждались, будто, покорив Юг, вы не сможете его удержать. Я прекрасно помню, как думал, что не один еще век будет процветать рабство в ваших южных штатах».

Утренние новости Дарвин читал так же, как историю, — en pantoufles[157], не особенно стараясь разобраться и дать оценку. Ему вообще бывало затруднительно давать оценки: