Дарвин и Гексли

Двухтомная работа «Изменения растений и животных под влиянием одомашнивания» вышла 30 января 1868 года. И что же? Дарвина уже предварили. Лишь незадолго до того некий монах из Моравии завершил в своем монастырском саду основополагающие опыты по генетике. Поставив себе целью выявить механизм наследственности при неизменном влиянии среды, Грегор Мендель вполне обдуманно избрал предметом своих исследований обычный горох. Горох сравнительно быстро созревает, и потому несколько поколений можно изучить за короткий срок. Он самоопыляемое растение, но легко скрещивается, так что каждое скрещивание поддается оценке. Его потомство многочисленно, и это позволяет вести статистический учет. И к тому же различия у сортов представлены ярко выраженными признаками.

Мендель скрещивал разные сорта гороха: с желтыми и зелеными семенами. Семена у гибрида получались сплошь желтые. Потому признак желтого цвета семян он назвал доминантным, а зеленого — рецессивным.

От 258 высеянных горошин желтосеменных гибридов он получил 8023 горошины, из которых 6022 были желтые и 2001 была зеленая — иными словами, он получил пропорцию 3:1, обычную для каждой пары признаков — доминантного и рецессивного. Рецессивный ген, или определитель признака, проявлялся во втором гибридном поколении всякий раз, как по законам случайности сочетался с другим рецессивным геном.

Всего Мендель исследовал у гороха семь пар контрастных признаков. О результатах он сообщил обществу натуралистов города Брно, и его работа появилась в «Записках» общества. А там, по злой иронии судьбы, ее постигла худшая участь, какая, может постигнуть научный труд: пока сторонники пангенезиса, зародышевой плазмы и теории Ламарка нещадно сражались друг с другом, отстаивая собственные ошибки, она была заброшена, и раскопали ее только в 1900 году, когда три ученых снова открыли тот же самый закон.

Мендель штурмовал проблемы наследственности дерзко, отважно; Дарвин — несмело, порой сбиваясь с пути. Он со спокойной душой полагался на толки и пересуды доморощенных знатоков, так же как на собственные тщательные наблюдения. Он изучал не одно домашнее растение, а десятки и к тому же отдавал решительное предпочтение не растениям, а таким сложным и медленно созревающим существам, как обычные домашние животные. Он исследовал не два-три набора признаков, а все, какие только проявляли изменчивость, и сосредоточил свое внимание на мелких, едва заметных изменениях, мало подходящих для первоначальных работ по генетике. Он руководствовался, конечно, давним своим убеждением — в целом, возможно, и правильным, — что именно такие мелкие изменения в первую очередь существенны для естественного отбора. С другой стороны, в своей книге он фактически первый раз признал, что в образовании видов могут играть важную роль более резкие изменения, которым впоследствии предавал столь серьезное значение де Фриз. Как бы то ни было, но, по-видимому, Дарвин даже на время, ради конкретного исследования, не мог провести в своем сознании четкого различия между изменчивостью и естественным отбором, как не мог провести различия между собственно проблемой наследственности и старыми своими представлениями о влиянии среды, об употреблении и неупотреблении органов.

Может статься, что правильно подойти к этому вопросу ему помешала одна хорошая мысль, прочно им усвоенная. Когда-то скотоводы показали ему, каким образом могут в природе возникать разновидности. Вероятно, он считал, что они так же точно покажут ему, каким образом возникают сами изменения. Соответственно первый том его книги представляет собой не что иное, как исследование о скотоводстве, весьма, впрочем, ученое и вдумчивое. Здесь есть главы, изобилующие фактами — нередко извлеченными из глубины веков — о всех общераспространенных видах домашних животных. Мы узнаем, что древние египтяне держали кошек, древние ассирийцы — собак, древние римляне — болонок. Дарвин изучает не только породы, но и тех, кто их выводит, объясняет их методы, их психологию, их побуждения. Так и слышатся здесь отголоски бесед в сельских пивнушках. «В одном немецком ветеринарном журнале, — увлеченно рассказывает Дарвин, — барон Камерон дает отпор тем, кто не оценил по достоинству английскую скаковую лошадь: пусть они попробуют назвать хоть одну стоящую лошадь на континенте без примеси английских кровей». И серьезно цитирует известного специалиста по разведению шортгорнов:

«Глаз в разное время выглядел по-разному: бывал глаз горячий, навыкате; бывал глаз сонный и запавший, но обе крайности эти слились и дали нечто среднее: глаз крупный, ясный, выпуклый, с мирным, спокойным взглядом».

Ну кто еще мог бы описать тварь — или творение — с такой силой выразительности?..