Дать негру

Эйнштейн с Олегом сходили за чаем, принесли его в купе, где оставили Жизель. Но Жизель спала. Они со стаканами в руках возвратились в коридор, опять присели, договаривали вполголоса, отхлебывая. Точнее, по-прежнему говорил только Эйнштейн.

— Я вообще-то в данный момент еду на Север к сыну, в Екатеринбурге у меня пересадка. Вот я говорю: Север, Север, а вы киваете. Нет, я уверен, что вы не знаете, что такое Север. Это не просто сторона света. А если брать тюменский Север, то это тоже не просто регион, где добывают нефть и газ. Это состояние души. Знаете, как он компоновался, кем? Всеми, отовсюду. Романтиками, авантюристами, неудачниками! Да-да, неудачниками тоже. Допустим, на Большой земле ничего не получается, любви нет, сам себе не понятен, ну и тому подобное. А туда приезжает и, как говорится, обретает себя. Или в петлю. Естественный отбор, как это ни жестоко. Оригинальнейший сплав характеров, высшая проба. Северянин — это национальность. Как одессит. Правда, в последние годы произошло разжижение, но костяк есть костяк, его просто так не пропьешь. Рекомендую! Там определенность, в отличие от Байкала. Мне, во всяком случае, так кажется.

Он замолчал, некоторое время смотрел в конец коридора, затем решительно поставил подстаканник со стаканом прямо на пол — конструкция громко звякнула и далее неровно затренькала от поездной дрожи.

— Ночью будет Екатеринбург. Я сказал, что у меня пересадка, да? Но я не выхожу.

Поезд содрогнулся, будто соглашаясь, и пошел быстрее.

После того как они разошлись по своим купе, к проснувшейся Жизели с Олегом зашла Люксембург, с тысячами извинений за то, что не уследила за своей подопечной, вляпалась в неприятности. Но теперь-то уж точно, до самого Кургана!..

У нее, как и у Эйнштейна, под глазом примостился, по ее словам, «симпатичный синячок», который она даже и не пыталась скрыть гримом ввиду его симпатичности. Пошутила, что мужчин украшают шрамы, а женщин — синяки, поэтому давайте ужинать.

После трапезы Люксембург ушла в свое новое купе: «Мне нужно до конца разобраться с одним клоуном».

Жизель опять заснула блаженным сном, постанывая, вздрагивая, иногда вытягиваясь, как в муках. Выбрасывая вверх культю, напоминая Олегу прошедшую ночь…

«Жизель, или Вилисы!» — стучали, перестукивали колеса,  — назойливо, почти до боли отдаваясь в мозгу.

«Жизель-Жизель! Жизель-Жизель!» — переделывал Олег, и переделка удавалось, правда, ценой великого напряжения.

Но оставаться в состоянии мобилизации он не мог, не хватало сил. Это раздражало. Сказывалось и похмелье, которое он всегда переживал трудно, как какой-нибудь северный человек, лишенный каких-то веществ в организме.

Чтобы отвлечься, он вспоминал ночь в гостинице, заставляя себя смотреть на спящую Жизель, отгонять жалость, находить слова восхищения.

Поезд останавливался почти на каждой станции, но постояв, от нескольких минут до получаса, все же возобновлял движение. На восток!

Однажды поезд разогнался, сменился перестук, пошел неритмичный, сплошной гул с редкими, невнятными ударами, как будто авиалайнер пошел на взлет. И вдруг вечерняя, еще светлая даль за окном сменилась сплошной теменью, потом рваным мраком с пугающими прогалами мышиного цвета. Олегом овладела неясная тревога, и он вышел, почти выбежал вон…

Дас ист фантастиш

В коридоре, спиной к окну, держась за поручни, стояла Люксембург, как будто ждала Олега. Она казалась помолодевшей, похожей на учительницу из его детства, с надписью «СССР» на футболке, с учебником английского.

— Как Жизелька? — бодро спросила бывшая учительница-психолог. — Ничего, выспится, там встретят. Возможно, бизнесмен прикатит, пока она еще там будет, протез оценит.

— Зачем? — спросил Олег, и удивился: как будто у себя спрашивал.

— Как зачем! — Люксембург темпераментно взмахнула руками, дыхнула коньячным перегаром. —   Олежка, ну я прямо вот всем людям удивляюсь. Я же говорю всегда: вы все как дети! Жизелька как дети, ты как дети, бизнесмен как дети! Пушкин этот реанимированный — тоже дети! Он же мне, ты не поверишь, предложение сделал! Ехал на Север к сыну, а сейчас, говорит, остаюсь с тобой в Кургане! Ты, говорит, похожа на балерину, летучая стать! Всю жизнь, говорит, о такой мечтал, еще с детдома. Это у него инкубаторский синдром, говорю как психолог! Та приемная мать умерла, даже не мать — опекунша, а ниша освободилась. Еще был директор детдома, полугрузин полунастоящий, оттого Пушкин всю жизнь грузинские песни поет-попевает, ничего в них не понимая. Ты думаешь, почему мы вот с ним из купе от вас ушли? Потому что он говорит: мадам, нужно объясниться без свидетелей, и объяснение будет долгим! И пусть «наши дети», Вещий Олег с Анти-вилисой, это он так Жизельку окрестил, в общем, тоже объяснятся, без нашего присутствия. И представь, я тоже как дети, я пошла на поводу! Что мне не свойственно!

Она махнула рукой, выдохнула:

— Пойдем в тамбур, курить хочу.

Они вышли в тамбур, где Люксембург, прикурив, продолжила свою бурную речь, отмахивая ладошкой дым от лица: