Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

— Как никто? Ты, Эмко и я. Достаточно! Остальные — в районах, на предприятиях. Там, где, понимаешь ли, скоро запахнет жареным.

— А мы — три телефонные барышни. Что и говорить — отличная работенка… Или ты другого мнения, Карел?

— Видишь ли, — обстоятельно начал Фридеман, — я, как и ты, и как Эмко, конечно, предпочел бы принять непосредственное участие в событиях. Но ведь и дежурство в ЦК — крайне необходимо. Кто-то должен это делать. Выбор руководства пал на нас. Только и всего.

— Ладно, — сказал я. — У какого же телефона предпочитает дежурить фрейлейн Фридеман?

— Не злись. Пойди и протри лицо холодной водой. Очень успокаивает нервы.

Я пошел в туалет и подставил лицо и голову под сильную струю холодной воды. Затем всё же спустился вниз.

Лоренц поднял кулак:

— Рот Фронт! И с праздником Первого мая, товарищ!

— И тебя тоже поздравляю, Лоренц. Рот Фронт!

Красных фронтовиков в холле сегодня не двое, как обычно, а шестеро. И у всех красные повязки на левом рукаве. И еще один признак наступившего праздника нашел я, выйдя на улицу: над Домом Карла Либкнехта развевалось огромное алое полотнище.

Я полюбовался на флаг, купил у киоскерши сегодняшние номера «Роте Фане», «Юнге Гарде» и «Троммеля» и поднялся на свою голубятню.

Наступили минуты, когда заговорили телефоны — отрывисто, гневно, с горечью и с торжеством.

В ЦК сообщали: вот уже двинулись первые колонны демонстрантов; пока всё идет нормально, к нашим колоннам подстраивается всё больше неорганизованных; подняты флаги и транспаранты, мы идем к центру и поем «Роте Фане»; появилась полиция, пытается остановить наш марш, но мы прорываем тоненькую синюю цепочку; всё больше полиции, предлагают разойтись по домам; первые залпы в воздух; мы маршируем, нас всё больше, целые улицы поют вместе с нами «Варшавянку»…

Потом… потом телефоны захлебывались, точно им прострелили легкие. Полиция стреляет уже не в воздух, а в людей… в безоружных, празднично одетых, поющих людей. Среди них много женщин… Некоторые с детьми. Красные фронтовики и юнгштурмовцы пытаются организовать оборону…

Лица Эмко и Карела бледны, искажены страданием и гневом. Что можно сказать в такие минуты? Я кусаю губы и сжимаю кулаки. Сволочи, фашисты проклятые! Кажется, что из телефонной трубки, того и гляди, брызнет кровь.

И опять звонок.

Мы одновременно хватаемся за трубку.

Фридеман несколько секунд слушает молча, потом кивает головой и односложно повторяет: «Понятно, понятно!»

— Это третий этаж. Предупреждают, что надо быть готовыми. Не исключено нападение на Дом Карла Либкнехта, — негромко сообщил нам Карел Фридеман.

Третий этаж — Центральный Комитет партии. Там не бросают слов на ветер. Но что мы можем сделать втроем?

Как бы предугадав мой вопрос, Эмко берется за телефон:

— Здесь Эмко, Макс. Пришли десяток крепких парней, и побыстрее… Что? Да нет, пока только на всякий случай… Хорошо, хорошо… Я предупрежу Лоренца. — И, обращаясь ко мне: — Ну что скажешь? Резерв главного командования. Можешь засечь время; через пять минут они будут здесь. А я спущусь вниз и сам встречу.

— Что еще за резерв? — спрашиваю Фридемана.

— Группа юнгштурмовцев, и, должен сказать, всё очень боевой народ.

Возвращается торжествующий Эмко:

— Уже пришли. Лоренц говорит, что с такими силами отобьется и от самого черта. Впрочем, и красных фронтовиков у него там немало.

Но вот опять звенит телефон. Это Веддинг… Веддинг. Отряды красных фронтовиков организуют оборону. Рабочие сооружают баррикады. Начались уличные бои. На удар мы отвечаем ударом?

Схватки демонстрантов с полицией происходят по всему городу. Но подлинный пролетарский отпор синие псы Цергибеля получают в Веддинге.

Links, links, links, links!Die Trommeln werden gerührt!Links, links, links, links!Der Rote Wedding marschiert![40]

А мы в кабинете Бленкле, как прикованные, и, не спуская глаз, смотрим на умолкнувший телефон. Мы — это Фридеман и Эмко — функционеры ЦК — и еще советский комсомолец Митька Муромцев, который сейчас начисто забыл, что здесь он товарищ Дегрен.

…К вечеру стали сходиться товарищи. Кто был в Моабите, кто в Нойкёльне, кто в Панкове. Возбужденные, усталые, некоторые в синяках и кровоподтеках. И дьявольски злые:

— Они стреляли во всех подряд. Среди пострадавших много и социал-демократов…

— Сперва нас пропустили… Ну идем, поём… А на углу Бланкенбургенштрассе стоят уже плотно. И с карабинами. Нам ни туда, ни сюда…

— Антенна здорово его трахнул… Даже каска на землю полетела.

— Антенна? А он-то сам как?

— Что с ним сделается! Попробуй-ка дотянись до такого.

— А где Грета? — спросил я, хотя заранее знал, что мне ответят.

— Она в Веддинге. Где же еще может быть наша Гретхен!

В Веддинге продолжались баррикадные бои.

Расстрел первомайской демонстрации в Берлине был лишь первым ударом, подготовленным Зеверингом. Убедившись, что Союз красных фронтовиков представляет собой грозную ударную силу рабочего класса, министр социал-демократ подписал приказ о запрещении Союза красных фронтовиков и юнгштурма.