Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

— Слышала выступление Молотова? — сразу же осведомился Алексей Алексеевич. — Мужественная, достойная речь! Ясно, что мы были готовы к этому бандитскому нападению.

Смуглый, как бедуин, худой и юношески стройный, известный яхтсмен, отец Таси работал инженером на судостроительном заводе. Он не изменил своей привычке и ради воскресенья надел белый полотняный костюм, в котором выглядел удивительно элегантно. Покуривая тоненькие папиросы «Норд», он тут же устремился в исторический экскурс и, как дважды два, доказал, что Россия, с ее природными богатствами, неисчерпаемым экономическим потенциалом, людскими резервами, а паче всего высочайшим патриотизмом всего народа, неизбежно станет гигантской могилой для напавших на нее вояк. И конечно же, процитировал знаменитое изречение Бисмарка о России.

Его негромкий, глуховатый голос успокаивал как бром.

— Прервись, пожалуйста, Алеша, — попросила Александра Ивановна. — Надо же обговорить с Тасютой все ее дела…

— Что ты говоришь, Шуринька? — приставляя ладонь к уху, спросил Залесский.

— Да ну тебя, право. — Александра Ивановна отмахнулась от мужа маленькой полной рукой. — Как же с твоим отъездом, Тасютка?

— Жду, мамочка, Митиной телеграммы. Надеюсь, что он уже в пути.

— А не имеет ли смысла переиграть, если, конечно, не поздно, и отправиться тебе с Таней на насиженное место, в Чарджоу? Вот уж куда война не доберется.

Залесский услышал.

— Какие глупости! И как тебе, Шуринька, не стыдно! Бежать в Среднюю Азию. И откуда? Из самого сердца России…

— По-моему, папа прав. Чарджоу — это такая даль! И потом, у Мити там почва из-под ног выбита. Он же сам уволился. Трудно будет устроиться вновь. А Рязань — лучший выход из положения для нас всех. В общем, подождем телеграммы от Мити и тогда будем решать.

В комнату вошел Тасин брат, Митя-младший.

— Ну, как самочувствие, си́стер? — спросил он, целуя Тасю в щеку. — Мы с Лилей по Кировскому прошлись. Ленинградцы — спокойный народ. Молодцы!

— А очереди есть? — спросила Александра Ивановна.

— Какие там очереди! Одна толстая тетка начала грузить в авоськи сахар и сухари. Так ее затюкали… Пусть ей будет хуже, как говорят у нас в Одессе, — придется всю войну сухари грызть.

Залесский-младший, тоже яхтсмен и пловец, от отца унаследовал бронзовость кожи, лукавый взгляд темных, как маслины, глаз и чуть глуховатый голос. От матери — невысокий рост и некоторую склонность к полноте. Всегда жизнерадостный, деятельный, набитый забавными одесскими остротами, он и сегодня не склонен был предаваться рефлексии.

— Жаль, что тезки моего нет. А то собрались бы все до купы — на миру и война красна! Мамочка, может, ты чем-нибудь меня покормишь? Но только не сухарями… Ладно?

Наступило время обеда.

— Может быть, не стоит сегодня? — спросила Александра Ивановна.

— Но почему же? Софья Александровна ждет. Обещала котлетами покормить.

— Да чтобы я из-за немцев отказался купать внучку! — возмутился Алексей Алексеевич. — Нет уж, извините, пожалуйста, господин Гитлер, не получится это у вас!

Старшие Залесские вместе с Тасей пошли на Мойку, а Митя остался, понадеявшись на воскресный обед, обещанный Лилей.

У Муромцевых отдали должное и грибному супу, и котлетам с луковым соусом, и киселю. Неторопливо пили крепчайший чай, до которого Алексей Алексеевич был великий охотник. А потом подошло время купать Танюшку, и посреди комнаты раскрыт был резиновый таз, обе бабушки и дед подсучили рукава и втроем весьма энергично набросились на голенькую темноволосую девчушку. Она снисходительно гукала всем троим, но каждый был в душе убежден, что гуканье и улыбочки порозовевшей от горячей воды внучки предназначены именно ему, и только ему. А Тасю от этого дела оттерли.

Во время священнодействия зазвонил телефон. У Таси — свободные руки. Она и сняла трубку. Говорила Ляля.

— Ты придешь сегодня? Юра уже звонил, он обязательно будет. Надо обо всем потолковать. — У Ляли — впрочем, так Ольгу Берггольц называют только самые близкие — милая манера округло произносить букву «л» и чуть-чуть шепелявить. И как всегда, в голосе что-то озорное, мальчишеское.

— А тебе удобно? — спросила Тася.

— Неудобно только на голове стоять… Непременно приходи. Слышишь?

— Уже собираюсь, — сказала Тася.