Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Конечно, ваш выдвиженец. Я никогда этого не забуду. Потому что, если бы не твое дружеское тепло, Коля, сидеть бы мне в пионерском бюро, ссориться с Волковым и сочинять методические письма. Это ты послал меня с Антонио Мартини, — понял, что человеку нельзя топтаться на пятачке своих детских увлечений.

Я не сказал об этом Евсееву, так как знал, что он не терпит всяких там сантиментов. Но на душе было светло и радостно, когда мы ехали в автобусе по Садовой, а Коля сидел рядом, словно позабыв на моем плече свою тяжелую ручищу.

Едва разместились в гостинице, я позвонил Тоне. К телефону подошла ее мать:

— Вы, Митенька? Каким ветром занесло в наши края? Надолго?

Я сказал, что дня на два, на три, и попросил позвать к телефону Тоню или Сережу.

— Вот ведь жалость какая, — охнула в телефонную трубку Надежда Петровна. — Позавчера в Майкоп укатили. Говорили, что с недельку там пробудут. А вы-то задержаться не можете? Нет? Очень горевать они будут. Всё письма от вас поджидали. Тоня беспокоилась — не понимаю, говорит, что с ним, на третье письмо нет ответа; наверное, заболел. А Сережа ее успокаивает, но, знаете ли, так неуверенно, хмуро: может, занят, говорит, чрезмерно. Ведь Митя, мол, теперь деятель международного масштаба.

И когда Надежда Петровна всё это выложила, мне стало как-то не по себе. Я пробормотал:

— Действительно, с этим конгрессом я совсем закрутился… Вы им скажите… Вот вернусь в Москву и напишу подробно обо всем. Обязательно напишу.

Потом задумался, как же могло случиться, что я перестал отвечать на письма друзей. Да еще каких! Был ли у меня друг ближе «странствующего рыцаря» Сережки, которого мама считала вторым своим сыном? Была ли в моей жизни еще какая-нибудь девушка, похожая на Тоню, в которую я поначалу влюбился, а потом, хотя она полюбила не меня, а Сережу, восхищался ею и продолжал любить и гордился нашей с ней чистой, немеркнущей дружбой. Не ответил на три Тониных письма. Вот так болван международного масштаба!

Некоторое время я топтался возле телефона и даже вознамерился позвонить в Майкоп и вызвать для переговоров Тоню и Сергея. Но кто их там станет разыскивать? Может, они из Майкопа уже уехали. Нет, совершенно дохлая затея.

В номере стояло большое трюмо. Я подошел к нему. Ну и франт! В пушистой кепке, подаренной Тельманом, в коричневом костюме и в сумасшедшем, алом с золотистыми прожилками, галстуке. А из верхнего карманчика торчит целая коллекция «вечных ручек»… Еще полчаса назад это «заграмоничное» одеяние было предметом моей тайной гордости. А сейчас, стоя перед трюмо, я ежился, словно вся моя одежка вымокла и липла к телу. В зеркальном сверкании мне чудились темно-серые глаза Тони — в них были недоумение и укоризна — и иронический Сережкин взгляд. Я поспешно вытащил свои «паркеры» и «ватерманы» из верхнего карманчика пиджака и переложил их во внутренний. Сорвал свой радужный галстук и расстегнул ворот рубашки. Стало как будто бы легче.

Из моей затеи погулять по городу вдвоем с Маргарет ничего не получилось. Мероприятия, разработанные крайкомом, были вколочены в дни и часы необычайно плотно, как обойные гвозди. «Красный Аксай», паровозные мастерские, клуб совторгслужащих… Митинги, митинги, митинги… Каждый из членов делегации скопил не меньше сотни адресов своих будущих корреспондентов из Ростова, клятвенно пообещав переписываться часто и регулярно, и стал обладателем нескольких пионерских галстуков, что тоже несло с собой немалые обязательства: письма, фотографии, марки. Все мы, включая Маджи и Симон, говорили хриплым басом и, возвращаясь поздно ночью в гостиницу, валились на кровати как срубленные, но долго не могли заснуть, — распирали впечатления.

— Ты знаешь, — признался Мамуд, — я чувствую себя так, будто попал на гребень гигантской, теплой, как кровь, волны. И она несет меня всё выше и выше… И это как сон, потому что правда слишком прекрасна. Я всё время боюсь проснуться.

В день отъезда меня разыскал Жозя. Тот самый Жозя, который слыл в Ростовской пионерской организации великим знатоком французского языка и вместе со мной сопровождал Антонио Мартини в поездке по Северному Кавказу.

— К вам не пробиться, — сказал он грустно. — Все эти дни я тебя догоняю и всякий раз чуть опаздываю. Помнишь Антонио? Хорошая была у нас тогда поездка, — вздохнул он.

И вдруг я понял, что Жозьке невыносимо хочется быть с нами и что я окажусь самым последним подлецом, если не помогу ему.

— Вот что, — сказал я решительно. — Нам необходим еще один переводчик. Если хочешь — собирайся. Уезжаем через пять часов.

— Брось шутить, — сказал Жозя.

— Какие там шутки! Алеша окончательно запарился. И голос сорвал. Только шепчет. Поедем с нами, Жозька!

Он вспыхнул, замахал своими длинными руками:

— Знаешь, я ведь и по-немецки могу. И по-итальянски кое-что выучил. А собраться мне недолго.

— А как же с университетом? Поездка-то продлится недели три.

— Э-э, пустяки… Догоню. Вот только какую-нибудь бумажку надо. В деканат. Можешь организовать?

— Будет тебе отношение из крайкома комсомола. Сам Евсеев подпишет.