Давай займемся любовью

– Везде так. – Она покачала головой, шелковый халатик колыхнулся, чуть оголил плечо. – Ты зайди в какое-нибудь кафе вечером, там тоже одни женщины. Я вообще не понимаю, где мужики, такое ощущение, что вымерли все. А те, кто остались, скучные, вялые, увязшие в быту, в мелочах, я же говорю – абсолютные бабы. Да еще и пьющие в основном. Ни полета, ни стремления, ни желаний, все одинаковые, однообразные, будто под кальку скопированы. Нет, здесь нет мужиков. Может быть, где-то за Уралом, не знаю. Хотя тоже сомневаюсь. – Она покачала головой, как бы усиливая сомнение. – Поэтому, даже если женщина в поиске, все равно не из кого выбирать. Да и в поиске быть не хочется, обидно как-то, хочется, чтобы все само произошло, естественно. А у нас если в институте замуж не вышла, то потом уже и шанса нет. Хотя я вот вышла, и что? Половина всех девчонок уже развелись, многие с детьми остались, жизнь себе сломали. – Она снова задумалась. – Ну, если не сломали, то подпортили. Знаешь, как многие мучаются. На одну зарплату поди, вырасти ребенка, нищета одна и полнейшая безнадежность. Мы с тобой даже не представляем, как ужасно люди живут. Вполне, кстати, приличные люди. И это в Москве. А что в стране делается…. – Она вздохнула, отвернулась к плите, видимо, вспомнила о сковородке, перемешала содержимое, там снова зашипело, но теперь уже слабым, затравленным, на последнем издыхании шипением. В воздухе разнесся аромат чего-то мясного, тягучего, аппетитного. А вот шелковый халатик от быстрого движения еще больше съехал с Милиного плеча.

– Так значит, получается, что ты меня на всем этом безрыбье выбрала? – сделал я единственный правильный относительно себя вывод.

Она снова повернулась ко мне, отвлекаясь от сковородки, подошла, чуть склонилась, провела ладонью по щеке, словно ощупывая, живой ли я, теплый, не поддельный? Пальчики были нежные, ласковые. Халатик уже полностью соскочил с плеча, оголяя не только его, но и идеальную выпуклость груди.

– Я все-таки хочу думать, что это ты меня выбрал, – произнесла Мила, пальчики ее все так же нежно двигались вдоль щеки, затем спустились, перешли на шею. Желала она того или нет, но у меня где-то в груди перехватило, сбило дыхание, завернуло на пару оборотов.

Мне почему-то вдруг стало стыдно за весь сегодняшний день, за сегодняшнюю ночь. «Я же пользуюсь ею, – подумал я, – только беру и ничего не даю взамен. Пользуюсь тем, что она одна, что в ней накопились нерастраченная ласка, любовь, потребность заботиться о ком-то. А мне, если честно, они особенно и не нужны». Я заглянул ей в глаза и, постаравшись выровнять дыхание, сказал:

– Я хочу быть честным с тобой. Обычно мне все равно, но сейчас просто редкая потребность такая, быть честным. Сам не знаю почему. – Я пожал плечами, но лишь едва. – Знаешь, я себя еще полностью не изучил, но мне кажется, я не могу быть ни постоянным, ни долгим, ни даже продолжительным. Не то что с тобой не могу, а вообще не могу. Просто продолжительность и постоянство не моя участь. Я, наверное, даже верным не могу быть. – Похоже, в первый раз за весь день я говорил абсолютно искренне.

– Я знаю, – то ли произнесла она вслух, то ли просто кивнула.

Ее пальцы, скользящие по моей коже, ее полуобнажившееся тело, а главное, это тихое, покорное признание – все сложилось и проникло в меня и там, внутри, закрутилось в тугую спираль, остановить которую уже было невозможно.

– Послушай, ты можешь выключить огонь? – Я кивнул на сковородку.

– Выключить или уменьшить? – Она подошла к плите и уже оттуда обернулась, улыбнулась, глаза опять расширились до озерных границ, потеплели.

– Лучше выключи. Так, на всякий случай, чтобы не рисковать.

Я поднялся, поймал ее руку, потянул на себя.

Вставка четвертая

Выбор героя

Со стороны может показаться, что наша жизнь с Миком присыпана приторной, сахарной пудрой, завернута в нарядную подарочную бумагу и перевязана кокетливой розовой ленточкой. Иными словами, этакий идеальный, вызывающий умиленную слезу и сочувственные вздохи, голливудский вариант жертвенного папаши и трогательного, воспитанного, любящего отца мальчугана.