Давно, в Цагвери...

Да, я же начала рассказывать про Бэма Как он и обещал, он появляется на следующий день еще до обеда, такой же нетерпеливый, нервный, и еще настойчивее умоляет бабушку уступить ему ковер. Но, к моему удивлению, всегда покладистая и добрая бабушка, готовая отдать последнее, и на этот раз остается неумолимой.

— Нет и еще раз нет! — заявляет она. — Ковер — подарок, подарки не продают! Разве можно торговать тем, что преподнесено тебе от чистого сердца? И не просите, достопочтенный Бэм! Мое слово твердо!

Бабушка уже успела перерисовать в свои толстенные альбомы орнаменты ковра: могучие деревья с широко раскинутыми кронами, остророгих красавцев оленей и крылатых над ними птиц. Закончив свою работу, бабушка с помощью Миранды скатывает ковер, и они прячут его в чуланчик при мастерской, где хранятся кисти и краски, полотно и картоны — орудия и материалы ее вдохновенного труда.

А я, размышляя над бабушкиным упрямством, думаю: наверно, и правда нехорошо продавать или отдавать дареное. Разве могла бы я отдать кому-нибудь свою куклу Катю? Наверно, нет.

ВОЛШЕБНИКИ

Но на происшествии с Бэмом история с ковром не кончается, это лишь ее начало.

Однажды, когда мы с Гиви, как всегда, болтаемся на балконе, раздается продолжительный, но неуверенный звонок. Обычно так звонят чужие — звонки своих мы с Гиви хорошо знаем.

— Кто бы это? — удивляется он.

И мы бросаемся по коридору — открывать. За матовым рифленым стеклом двери смутно угадываются три силуэта. Гиви отворяет дверь, и, пораженные, мы шарахаемся в сторону.

Кто эти люди? Герои Гивиных сказок?

Перед нами высокий, важный, сухощавый старик в зеленом шелковом тюрбане и в белом одеянии, свободно спадающем до полу легкими складками. Седые пушистые брови туго сдвинуты над крупным хрящеватым носом, глубокие морщины бороздят смуглое лицо в окладе серебряной бороды.

За стариком, в почтительном отдалении, стоят двое слуг — один в фиолетовой, другой в красной феске.

— Вам кого? — спрашивает Гиви диковинных посетителей, оправившись от растерянности.

— Художница Ольга Аджэмов живет здэсь? — с гортанным и чуть клокочущим восточным акцентом спрашивает, выступая вперед и слегка кланяясь, слуга в красной феске. Прежде чем спросить, он заглядывает в бумажку, исчерканную непонятными закорючками.

— Да, здесь, — отвечает, помедлив, Гиви.

— Она нужно видеть, — с новым полупоклоном говорит слуга, искоса посматривая на старика в зеленой чалме. — Эфенди — говорить с художница Ольга Аджэмов.

Эфенди — это, вероятно, тот, в зеленой чалме, догадываюсь я.

— Проходите, пожалуйста, — не слишком уверенно, но не решаясь отказать, отвечает Гиви, с достоинством гостеприимного хозяина отступая в глубь коридора.

Прижавшись к стене, я робко провожаю взглядом странное шествие. Во главе худенький мальчик в красных шерстяных носках, за ним безмолвно, как призраки, — таинственный старик и его телохранители. Оправившись от удивления, я осторожно, на цыпочках крадусь сзади.

Коридор. Балкон. Лестница на бабушкину мансарду.

В мастерскую к бабушке часто приходят самые разные люди: ее приятели-художники, заказчики, любители старины и искусства, а то и просто любопытные. И все же она заметно удивляется, когда на пороге мансарды появляется столь живописная компания. Старик в зеленой чалме величественно кланяется бабушке, важно прижимая к груди левую руку. И его телохранители в цветных фесках тоже молча и низко, чуть не до пояса кланяются ей.

Через секунду, оправившись от неожиданного вторжения, бабушка радушным жестом указывает гостям на тахту.

По праву старшинства и бесспорной своей значительности на тахту усаживается один старик. Мгновенным, острым, ястребиным взглядом окидывает он развешанные по стенам, разостланные по полу и сваленные в углу ковры. Потом, сложив на коленях руки и неспешно перебирая блестящие черные четки, молча кивает слуге в красной феске. И тот, почтительно склонившись перед бабушкой, начинает говорить. По-русски он говорит плохо, смешно коверкая самые простые слова.

Стоя у двери, я напряженно вслушиваюсь, стараясь ничего не пропустить.

Эфенди такому-то — странного восточного имени я сразу не могла запомнить — известно, что художница мадам Аджэмов собирает старинные ковры. Эфенди прибыл издалека, из Афганистана, и очень, очень просил бы разрешения взглянуть на коллекцию мадам Аджэмов. Если она будет столь любезна…

— Коллекцию? — с удивлением перебивает бабушка. — Но вы заблуждаетесь, эфенди! Никакой коллекции у меня нет — так, десяток старых, дряхлых ковров…

— Эфенди просит вы их показать, — снова кланяется красная феска, перебросившись непонятными словами с зеленой чалмой.

Бабушка явно польщена, но, беспомощно оглянувшись, пожимает плечами.

— Так вот же! Любуйтесь, пожалуйста! Все мои сокровища перед вами! — и легким, грациозным жестом указывает на ковры, развешанные по стенам.