Давно, в Цагвери...

По окончании академии она стала художницей-профессионалкой. Появились заказы, работы ее на международных выставках пользовались неизменным успехом. Будущее казалось обеспеченным, и бабушке вдруг захотелось вернуться в Россию. «Родина есть родина, ее не заменит никакая, даже самая прекрасная чужбина…» — рассказывая о прошлом, бабушка неизменно повторяла эти слова.

Возвращаясь домой, она везла с собой чрезвычайно ценный секрет: рецепт краски для тиснения по коже — в России тогда не умели делать стойких красителей.

Я всегда со странным чувством вспоминаю рассказ бабушки о том, как она завладела секретом. «Да-да, Ли, я стала самой настоящей авантюристкой», — говорила она с гордостью.

…Случилось это в Италии, в Венеции, мастера которой стяжали себе мировую славу великолепными кожаными изделиями. Однажды в компании художников бабушка восторгалась переплетом «Истории искусств» с глубоким тиснением по коже — поражали яркость и свежесть красок. Друзья пояснили, что сделан переплет на фабрике синьора Милетти. При разговоре кто-то вздохнул, кто-то невесело усмехнулся. Синьор Милетти, оказывается, применяет на своей фабрике одному ему известные красители — секрет приготовления хранится в глубочайшей тайне. О да, многие пытались разгадать секрет, но пока никому не удалось…

«А если я попытаюсь?!» — загорелась бабушка. Она была в то время молодая, самоуверенная, дерзкая.

Над ней посмеялись, а это раззадорило ее еще больше.

На следующий день на фабрике синьора Милетти хозяину доложили, что его хочет видеть знатная дама из России, а с ней синьорина «дивной красоты» — именно так выразился управляющий фабрики о моей маме, которой не исполнилось тогда и семнадцати лет. Сказавшись богатыми туристками, бабушка и мама явились на фабрику разряженные в пух и прах.

Синьор Милетти пригласил иностранок в свой кабинет. Что ж, его фирме реклама в России не помешает — великая держава, огромный рынок сбыта. И уж совсем расчувствовался хозяин, увидев в руках гостьи сумочку работы его мастеров. И такой же пояс, изящно подчеркивавший тонкую талию юной синьорины.

Бабушка и мама не скупились на похвалы. Ах, какие прекрасные, какие великолепные вещи выпускает фабрика синьора Милетти — какие сумочки, пояса, какие переплеты для книг! В России им цены бы не было… А нельзя ли посмотреть, как делаются?.. О да, очень, очень бы хотелось! Ах, они будут чрезвычайно признательны!.. Нет, они не помешают мастерам — заглянут на минутку, убедятся, что такие прелестные вещи действительно делаются человеческими руками.

Синьор Милетти расплывался в улыбках — вот она, реклама, бог торговли! Вообще-то он никого не пускает на фабрику, но таким очаровательным гостьям он не в силах отказать. Правда, в мастерских дурно пахнет, в цех разделки кож он дам не поведет, а вот к художникам — пожалуй!.. «Прошу, уважаемые синьоры, я сам буду вашим гидом!»

В сопровождении любезного хозяина гостьи осмотрели цеха. И когда проходили мимо чана, где дымилась и булькала алая, как кровь, знаменитая краска, бабушка уронила лайковую перчатку на испятнанный каплями краски пол. Предупредительный господин Милетти сам поднял перчатку… В тот же день пятна подвергли химическому анализу. Так была похищена его тайна. Ничего не подозревая, в память о незабываемом знакомстве с очаровательными синьорами из снежной России, Милетти в тот же вечер прислал в гостиницу корзину тюльпанов.

Все, что я описываю, — далекое-далекое прошлое, но моя «первая» бабушка часто рассказывает о себе, и мне кажется, я знаю о ней все. Эта бабушка живет с нами, сколько я себя помню, она домашняя, «своя», при ней я могу и капризничать, и шалить, и плакать, мне прощается все.

А «другая» бабушка… Нет, я всегда побаивалась и побаиваюсь ее пронзительных блестящих глаз, величественных манер, властного грудного голоса. В ее присутствии я теряюсь, робею.

Живет бабушка Тата в просторной комнате, заставленной огромными книжными шкафами. На полочках и этажерках — красивые старинные вещи, фарфор, гипсовые и бронзовые статуэтки. Мне в детстве всегда хотелось потрогать их, прикоснуться — они казались мне живыми. Помню, когда я была совсем маленькая, мое любопытство толкнуло меня на дикий и совершенно непонятный поступок. Тате в тот день нездоровилось, папа растапливал в ее комнате голландскую печку, а я крутилась возле письменного стола, на котором стояло множество занятных безделушек.

И вот я схватила со стола разрезной для книг ножик из слоновой кости, чудесную изящную вещицу — стебелек, по которому кралась мышь-полевка, — и, движимая совершенно необъяснимым чувством, то ли любопытства, то ли беспричинной злости, швырнула нож в пламя. К счастью, папа успел его выхватить. Зачем, почему я это сделала — не знаю. Мне было, правда, тогда всего три года, но Тата вспоминает об этом моем поступке как о великом грехопадении. Стоит мне появиться на ее половине, она принимается неотрывно следить за мной своими строгими блестящими глазами.