Давно, в Цагвери...

Вечером, когда меня укладывают спать, я долго не могу уснуть. Перед глазами красочный Плехановский проспект с витринами, вывесками, экипажами, афишами… Улыбается дядюшка Котэ; сверкают огромные мрачные глаза Миранды.

Дверь в соседнюю комнату полуоткрыта, мне виден угол обеденного стола; остро блестят хрустальные подвески люстры, ужин на столе дожидается возвращения папы. Я успеваю уснуть до его прихода, но просыпаюсь от приглушенных звуков его голоса.

— Ах, Ольга Христофоровна, Ольга Христофоровна! — укоризненно говорит он. — Неисправимая вы альтруистка! И поверьте, когда-нибудь ваш альтруизм доведет вас до большой беды. Доведет! Вы же абсолютно не знаете эту девушку: кто она, что, откуда? А в городе орудуют бесчисленные шайки: воры, мошенники, контрабандисты. Нэп снова развязал самые низменные инстинкты. Вчера, например, мы слушали в суде дело об ограблении квартиры доктора Умикова. Вы должны его помнить, Ольга Христофоровна, в прошлом году он лечил Лиану.

— Как?! Ограбили Умикова?! — искренне ужасается мама. — И как поднялась рука на этого прекрасного человека? Он почти даром лечит половину детей Тифлиса! Да и что у него взять? Я была в их доме — самая скромная обстановка.

— А грабители, видимо, полагали иначе, Рита, — возражает папа. — Вот и у нас будто нечего воровать, но все же, Ольга Христофоровна, зачем подвергать наш скромный очаг неприятным неожиданностям!..

— А мне достаточно того, что девушка несчастна! — резко перебивает папу бабушка. — Ваши недобрые предположения, Лео, совершенно ни на чем не основаны! И вообще я замечаю, так называемая юриспруденция портит вас, выжигает в вашем сердце все человеческое…

Я из моей постели вижу бабушку — она взволнованно ходит по столовой, золотятся в свете люстры волосы, сердитым огоньком поблескивают обычно ласковые глаза.

— Мы же люди, Лео, — убежденно продолжает она. — Мы должны помогать другим в беде. А… делать?.. Вы спрашиваете, что Миранда будет у нас делать? Помогать мне и Рите по хозяйству, гулять с Ли, да мало ли что…

— Ах, альтруистка вы, альтруистка… — снова вздыхает папа.

Я не знаю, что значит «альтруистка», но чувствую: что-то хорошее. И мне кажется, папа неправильно произносит это слово: лучше было бы говорить «альструистка», будто что-то переливается, струится…

Засыпая, я сквозь сон с ревностью спрашиваю неведомо кого: неужели Миранда заменит мне Катю? Да как же возможно? Катя такая… Других таких, наверно, и нет…

На этом я засыпаю.

Весь следующий день Миранда не выходит из дома, сидит в углу кухни угрюмая, скучная, нахохлившаяся: какие-то тяжелые мысли, видимо, одолевают ее. Но из деликатности ее ни о чем не расспрашивают, не заставляют ничего делать. «Пусть отдышится, обживется», — тихо говорит бабушка. А еще через день все приятно поражены: в кухне кафельные стены сияют небывалой чистотой, пол блестит, на плите солнцеподобными боками, отчищенные до золотого блеска, сверкают медные кастрюли.

Сама Миранда по-прежнему скромно сидит в уголке на табуретке и расчесывает волосы. Черные, густые, блестящие, они свешиваются до полу, укутывая ее как шелковая мантия.

— О, Миранда! Они великолепные! — восклицает мама, когда утихают восторги по поводу идеального порядка и чистоты на кухне. — Какая прелесть!

И в первый раз Миранда улыбается немного застенчивой, но торжествующей улыбкой и становится еще красивее.

Затем они с мамой отправляются на базар, Миранда помогает маме нести сумки с покупками, потом они вместе готовят обед. Освободившись от хлопот по хозяйству, Миранда приходит ко мне в спальню, и я знакомлю ее с Катей и Мишкой. Обтрепанный медвежонок не вызывает у Миранды особенных симпатий, но Катя ей безусловно нравится. С видимым удовольствием она берет куклу на руки, шутливо нянчит ее и негромко напевает колыбельную песенку… Нет-нет, папа ошибается! Она тоже добрая, эта странная Миранда, только, наверно, ее кто-то очень больно обидел.

И все-таки в глубине души я не могу победить ревнивую недоверчивость: неужели она сможет заменить мне Катю?

— Ну, видишь, Миранда, тебе не так уж плохо у нас, да? — говорит вечером бабушка. — Вот и живи пока. А дальше видно будет. Все еще устроится в твоей жизни… А мы не дадим тебя в обиду…

— Вы — святая женщина, Ольга Христофоровна! — негромко и благодарно говорит Миранда, потупясь. — Никогда еще не встречала таких людей…

Так она остается в нашем доме.

МАКЛЕР БЭМ

Моя бабушка — художница, и художница не совсем обычная, она прикладница — так ее иногда называют, да и сама она любит называть себя так. По ее рисункам ткут ковры, по ее эскизам тиснят узоры на изделиях из кожи, на обложках книг и закладках, на бумажниках и поясах. Работы ее все хвалят, их продают по всей Грузии и даже, говорит бабушка, в Москве и Ленинграде. Ее ковры висят в Тифлисе во многих домах, они украшены замысловатыми орнаментами, изображениями фантастических птиц с острыми узенькими клювами, и — цветы, цветы, цветы. Очень красивые ковры!